Фантомная боль

Грюнберг Арнон

Мы много хихикали. Не потому, что делали что-то запретное, а потому, что иногда все это сопровождалось страшной спешкой — ведь в любую минуту в зал могли войти новые посетители и с полным правом потребовать свой капуччино. Спешка приводит к недоразумениям, а недоразумения заставляют нервно хихикать.

Возможно, «трахаться» — неудачное слово, возможно, стоит придерживаться выражения «отдавать дань любви к Богу». Прежде всего потому, что Эвелин всегда каким-то образом связывала секс с Богом. Рейсы осуществлялись три раза в

неделю, зато нон-стоп. Прямые рейсы от тела Эвелин к Богу. При этом она всегда повторяла:

— В постели я не ангел.

Но кому нужен ангел в постели? Наша близость была анонимной. Не то чтобы мы не знали, как друг друга зовут, — нет, это мы хорошо знали, к тому же Эвелин было известно, где я живу.

Анонимными были следы ожогов на ее предплечье, анонимными были ее накладные ногти, анонимной была ее униформа — черно-белая, по требованию хозяина кофейни. Полная анонимность возникает от того, что вам не приходит в голову спросить: «Откуда у тебя эти ожоги?» От того, что вы не думаете постоянно: «Откуда они у нее?» На ее руках действительно были следы от ожогов, я их замечал, но они меня почему-то не трогали.

Анонимность — это отсутствие прошлого: в ней нет ни смертей, ни рождений, ни ссор, ни цифр продаж, ни залов ожидания, ни больниц, ни членов семей — только настоящее время в образе тесной уборной. Настоящее, которое растет и ширится, достигая невероятных размеров, до тех пор, пока наконец не лопается, как мыльный пузырь размером с бункер.

У нашей близости не было будущего. Ни один из нас не претендовал на будущее другого. Я знал людей, которые полагали, что в анонимной близости нет ни капли любви. Какая ерунда! Как это «ни капли любви» — когда даришь другому иллюзию, что он обольстительный и желанный?!

Она знала, что я писатель, но для нее это было примерно то же самое, как если б я был астронавтом. Однажды она спросила меня, продаются ли мои книги в книжных магазинах.

— Кое-где продаются, — ответил я.

Больше она меня об этом не спрашивала. На чтение у нее все равно не было времени. У нее едва хватало времени, чтобы жить.

Однажды мы отправились с ней и ее детьми собирать ежевику. Я нес младенца. Младенец был жирный и тяжелый. Я собрал мало ежевики, потому что нес младенца, жирного младенца. Кроме того, я вообще не мастер собирать ежевику.

Позже мы съели всю собранную нами ежевику в ее джипе — она припарковала его неподалеку от пляжа. Младенец все так же сидел у меня на коленях.

Когда вся ежевика была съедена, Эвелин в первый и в последний раз в жизни сказала:

— Я твоя жена.

— Нет, Эвелин, — возразил я, — ты не моя жена. Ты жена водителя автобуса.

Минуло довольно много времени, наш роман длился уже несколько месяцев, и вот как-то раз я зашел к ней домой. В ее квартире пахло моющим средством — Эвелин приходилось очень много убираться.

Мы очутились с ней в постели — разумеется, а где же

еще? У каждого человека есть право на относительно анонимную близость без будущего. Отношения, которые не предполагают вопроса «Ты правда меня любишь?» (так как слово «правда» в данном случае ничего не означает); отношения, которые не предполагают заявлений, вроде: «Я тоже хочу иногда поваляться на пляже» — и жалоб на домработницу, «которая в последнее время очень мало старается».

Моя портативная любовь напоминала ручной багаж, который не потеряется, сколько через него ни переступай. Скажите, где найти такое в наши дни, когда каждый влюбленный уже через каких-то три дня хотел бы превратить свою любовь в шестидесятиэтажную высотку со стальным каркасом!

69 рецептов польско-еврейской кухни

На стоянке автомобилей, сдающихся в аренду, оставалась всего одна машина — белая с откидным верхом.

— О’кей, пусть будет эта, — согласился я.

Мы поехали на север, потому что Ребекка сказала: «Я люблю снег». Мы надеялись найти там немного снега.

Накануне я предложил отвезти ее обратно в Нью-Йорк, в Музей естественной истории, чтобы она могла продолжить работу над своим исследованием.

— Может, нам лучше прервать наше путешествие? — спросил я, переступив на рассвете порог гостиничного номера.

— Не прогоняй меня, пожалуйста, — жалобно попросила Ребекка.

— Я тебя и не прогоняю, — ответил я. — Просто мне показалось, что, возможно, так будет лучше.

— Как лучше?

— Ну, если ты вернешься в музей и продолжишь свое исследование.

— Но я не хочу возвращаться.

Я не мастер прогонять людей.

Мы провели еще несколько часов в Атлантик-Сити и наконец решили поехать на север.

— А как же твоя жена? — поинтересовалась Ребекка. — Она не будет волноваться, что тебя так долго нет?

— Она целыми днями возится со своими пациентами и не особенно замечает, рядом я или нет.

Ребекка удовлетворенно кивнула. Похоже, мой ответ ей понравился.

— Ты когда-нибудь ездил в романтическое путешествие со своей женой?

Романтическое путешествие с женой… Странный вопрос для женщины, которая мечтает быть второй Мата Хари. Я невольно задумался.

— Мы были в Лиссабоне.

— И как вам там?

— Красивый город, отличные трамвайчики, просто чудесные, лучше я нигде не встречал. Только вот до секса как-то дело не дошло.

Я начал прибираться в номере — хотел, чтобы после нашего отъезда комната осталась более-менее в порядке.

— У вас не было на это времени?

— В Лиссабоне слишком уютно, а трахаться — это неуютно, можно сказать, даже довольно неудобно.

— Да, — согласилась Ребекка, — уютным это никак не назовешь.

— Ну а ты — ты когда-нибудь путешествовала со своими мужчинами?