Фантомная боль
Шрифт:
— Ага, — подтвердила она.
— У вас беспокойный брат, — отметил карлик.
— На то и братья, — наставительно произнесла Ребекка.
— У меня есть лишь сестры. — Карлик воздел свои крохотные ручки к небу, как будто в этом был главный источник его страданий.
Мы хотели с ним попрощаться, но карлик сказал:
— Пока-пока. Приходи завтрак. — И подмигнул нам, словно ему что-то такое было про нас известно. Словно ему все-все было про нас известно.
В лифте я спросил:
— А этот тип в ковбойской шляпе, он случайно не ходил с тобой
— Нет, что ты, он поднялся к себе наверх, он такой зануда.
Я посмотрел ей в глаза — глаза женщины, которая небрежно обращалась с плащами и с противозачаточными таблетками.
Некоторые люди страдают из-за того, что не могут понять, зачем живут. У них как будто есть все: и выпить, и закусить, и крыша над головой. Но от того, что у них есть все, им вроде как незачем жить. Если б такие люди были книгой, критик наверняка бы сказал: «Неплохо написано, но только непонятно зачем». И эта бесцельность существования, похоже, их невыносимо гложет.
Таким человеком, как мне казалось, была и Ребекка. В том, что она страдает, можно было не сомневаться. Если б она не страдала, она не согласилась бы поехать со мной в Атлантик-Сити, а затем в Олбани. Вся ее жизнь была сплошным волонтерством, при том что сама она для волонтерства совершенно не годилась.
А еще есть люди, которые страдают для того, чтобы не жить. Ради того, чтобы систематически уклоняться от жизни, они сделали страдание своей главной жизненной задачей.
Мы вышли с ней из лифта.
— Ты считаешь меня плоской? — неожиданно спросила Ребекка.
— Как это — плоской?
— Ну то есть вверху…
— Нет, я не считаю тебя плоской.
Что-что, а плоской ее никак нельзя было назвать.
Люкс произвел на меня еще более удручающее впечатление, чем вначале. Я повесил свои вещи на один из офисных стульев, придвинутых к столу для совещаний.
Ребекка уже легла. Она умела очень быстро раздеваться.
— Ты хотя бы не жалеешь, что лежишь здесь сейчас со мной? — спросила она.
— Нет, — ответил я, — ты об этом уже спрашивала. Я ни о чем не жалею, у меня вообще нет привычки о чем-либо жалеть.
У нас была широкая постель. Ребекка лежала ближе к тумбочке, на которой стоял телефон и старая модель радиобудильника. Она прижала ступни к моей ноге. Наверное, для того, чтобы согреться.
— Господи боже, — сказал я, — да у тебя не ноги, а ледышки. Ты когда-нибудь слыхала о кровообращении?
— У меня к тебе маленькая просьба, — начала она.
— Слушаю.
— Сделай что-нибудь такое, что меня бы шокировало.
Ее просьба меня поразила. Я не мог припомнить, чтобы кто-то раньше просил меня о чем-то подобном.
— Если я лягу в ванной, тебя это шокирует?
— Да, — сказала она.
— Тогда я пойду лягу там.
Я положил в ванну одеяло, но уже через пятнадцать минут понял, что всю ночь так не протяну. Я вернулся и снова улегся рядом с ней, поцеловал ее и сказал:
— Пусть тебе приснится приятный сон.
Но она меня уже не слышала.
Несмотря на свое отчаянное положение, я чувствовал
Затем наступила среда. По средам моя жена мастерила с глухонемыми сумасшедшими марионеток для кукольного театра.
* * *
Снег не выпал и на следующее утро. Мы слишком поздно приехали, чтобы рассчитывать на снег. Я предложил Ребекке ехать дальше, на север. Она сказала, что это хорошая мысль, поскольку она ни дня больше не желает оставаться в этом унылом номере.
Ребекка ушла в ванную, а я быстро оделся и спустился в холл. Там было многолюдно: только что подъехали два автобуса.
Я воспользовался тем же аппаратом, что и накануне вечером. Мне не сразу удалось поймать моего немецкого редактора. Меня дважды соединяли, и каждый раз мне приходилось объяснять, что это срочно.
— Стефан, — сказал я, наконец дозвонившись, — это я, Роберт Мельман.
— Давненько тебя не было слышно, — отозвался он.
— Много работаю, много езжу. Послушай, у меня появилась идея для книги, может, ты захочешь купить на нее мировые права?
— Опять у тебя идея!
Я уловил в его голосе иронические и отчасти даже саркастические нотки.
— Зато очень хорошая.
— Послушай, Роберт. Мы все еще ждем от тебя поваренную книгу. Ты должен был сдать ее два года назад, ты подписал контракт и получил аванс.
Ну вот, опять! Меня прямо-таки преследует эта поваренная книга!
— Ты не забыл? Я говорю о поваренной книге.
— Да. Да, конечно.
В разное время я обещал написать кучу разных книг. Их было много — книг, которые я обязался написать, на которые подписал контракты и за которые получил авансы. В ту ночь мне снилось, что все мои издатели явились ко мне домой и напоминают, сколько они заплатили мне за книги, которые я так никогда и не написал. Все они пришли требовать от меня назад деньги, включая свои законные проценты. Не очень-то это приятно — видеть сон про законные проценты; более того, это крайне неприятно. Но в последнее время от снов не было спасения: такие сны я видел по крайней мере три раза в неделю.
— Да-да, поваренная книга, — сказал я, — помню-помню, но это потребует исследования, серьезного исследования. Дай мне еще шесть месяцев.
— Шесть месяцев, шесть месяцев, — забубнил он, — я дал тебе уже два года. И она нужна мне сейчас.
— Сейчас?
Мне казалось, что я стою перед судом и умоляю смягчить мой приговор.
Некоторое время назад — должно быть, это произошло примерно тогда же, когда я согласился написать поваренную книгу, — я однажды неожиданно проснулся среди ночи. Бессонница — это не для меня, я давно поборол бессонницу с помощью алкоголя. Я посмотрел на свою жену, на ее детское лицо, на ее пижаму, на ее волосы, торчащие в разные стороны. Десять месяцев в году она куталась по ночам в эту толстую пижаму, потому что ей всегда было холодно. Она расставалась с пижамой только на июль и август.