Фарамунд
Шрифт:
Его улыбка была похожа на волчий оскал. Громыхало поигрывал огромным боевым молотом. По левую руку Фарамунд держался Вехульд, его смуглая рука щупала рукоять боевого топора, нежно гладила, словно обещала вот-вот крепко ухватить в обе ладони.
— Зачем ты приехал?
Фарамунд искоса посматривал наверх, стараясь уловить появление Лютеции. Вздрогнул от громкого голоса. Тревор смотрел исподлобья, ждал ответа.
— Крепость, которую построил Лаурс, — заявил Фарамунд. — побольше этой! И защищена надежнее. К тому же я думаю укрепить ее еще... Да, основательнее.
Во дворе громко ахнули. Всюду, куда он смотрел, видел раскрытые рты. Свен выпучил глаза, побагровел. Тревор отшатнулся, впился глазами в этого странного человека на рослом жеребце.
— Зачем? — спросил он в упор.
— Вам там будет защищеннее, — ответил он. Спохватился, добавил торопливо, — Не вам, а госпоже Лютеции. Сейчас очень неспокойное время!
Фарамунд чувствовал на себе взгляды как своих людей, так и всей челяди Свена, и его воинов. Колко и неприязненно смотрел красавец Редьярд. Тревор нахмурился, сказал с колебанием в голосе:
— Надо узнать и мнение самой госпожи Лютеции.
Все чувства Фарамунда были обострены, он чувствовал малейшее движение воздуха, словно сидел с содранной кожей. Глаза его замечали искорки на крыльях пролетевшей над конюшней стрекозы, а в голосе старого воина с удивлением уловил нотку сомнения.
Он ощутил ее приближение задолго до того, как Лютеция подошла к краю перил. Он чувствовал, как она открыла дверь, это на том конце галереи, потом ноздри уловили ее запах... или тень запаха, что усиливался, до тех пор, пока у перил не возникла ее легкая фигура.
Сердце его заколотилось, а в груди возникла сладкая боль.
— Госпожа, — сказал он. Сердце заколотилось с такой силой, что в виски стрельнуло. Мир покачнулся, в душе кольнуло ужасом, что сейчас свалится с коня, как пугливый ребенок. — О, госпожа...
— Не надо повторять, — прозвучал ее нежный голос. — Я слышала все.
— Госпожа...
Ему не хватало слов, он задыхался. Кровь бросилась в голову. Он чувствовал, что щеки полыхают, уже все лицо залило красным, горячая тяжелая кровь прилила даже к шее, а уши раскалились.
Лютеция стояла ровно, на перила лишь слегка опустила кончики пальцев. Голос ее звучал так же нежно, спокойно, но теперь он вспомнил, что так же приветливо она разговаривала с любым челядинцем.
— Мы приняли покровительство благородного Свена, — произнесла она спокойно. — И мы пребудет под его защитой, пока не выясним, где сейчас наша родня.
Фарамунд вспыхнул:
— Эта крепость охраняется хуже, чем охранял свою Лаурс!
— Но вряд ли в окрестных лесах есть еще разбойники, — сказала она все тем же ровным голосом, — способные захватить крепость.
Он не знал, было это похвалой или оскорблением, да и не важно, он слушал музыку ее голоса, упивался ее ангельским обликом, но в груди что-то рвалось болезненно и страшно.
— Других нет, — поспешил он заверить. — Других нет!
— Тогда мы останемся, — сообщила она. — Тем не менее... благодарю. Дядя, поблагодари!
Она
Тревор что-то проворчал, а Лютеция одарила всех царственным взором, перевела взгляд на крыши дома напротив, только они ей вровень, и, уже потеряв интерес, повернулась, исчезла.
Фарамунд сидел в седле как оплеванный. То, что Лютеция ушла, повергло в отчаяние, а злорадные взгляды этих... этого двуногого скота... этой сволочи... этого мяса для воронья...
Он поднял голову, все содрогнулись от его облика. Переход от стыдящегося к почерневшему от гнева был молниеносен и страшен. Глаза свернули, как пожар в ночи, губы подрагивают в бешенстве, а грудь уже раздувается для яростного крика, после которого его люди бросятся рубить и жечь...
— Хорошо же, — выдавил он страшным свистящим голосом, и всем показалось, что из почерневшего от ярости рта вырвался короткий язык огня, словно из пасти дракона, — я уезжаю!.. Но попомните же...
Он развернул коня. Свен крикнул вдогонку:
— Вы мне угрожаете, голодранцы?
Дикая ослепляющая ярость ударила в голову. Он заскрипел зубами от неистового желания выхватить меч и всех здесь посечь на куски, бросить окровавленные туши под ноги коню. А его закованные в доспехи люди без труда одолеют этих неповоротливых и сонных увальней Свена, хотя их здесь вдесятеро больше.
Не давая сказать себе ни слова, он пришпорил коня. Народ в страхе бросался к стенам. Они пронеслись как грохочущая лавина, уже в виду ворот кого-то стоптали копытами, Всадники держались сзади, никто не смел приблизиться.
От бешенства его раскачивало в седле, в мозгу горячечной чередой проносились сладостные картины, как он рубит, колет, расшибает голову Свену и всем в его замке, а Лютеция, наконец, понимает, от какого сказочного предложения отказалась, что никто и никогда для нее вот так не бросит душу под ее ноги, под ее изящные ступни, не падет ниц, не разорвет грудь собственными руками, чтобы она узрела его пылающее любовью к ней сердце, самое пылкое и преданное...
Конь, чуя настроение седока, перешел в галоп. Деревья проносились мимо, как серые призраки. Ветви угрожающе пытались ухватить за волосы, он пригнулся к конской гриве, холодный ветер остужал и не мог остудить разгоряченное лицо.
Горячая кровь била в голову. Сердце стучало чаще, чем копыта. Он смотрел невидящими глазами в ночь, везде ее облик, везде ее строгие глаза,
Ярость нахлынула следом за гневом. Он рычал как зверь, рука дергалась к рукояти меча. Как, как убедить ее, что эту крепость он завоевал только для нее? Если она только поведет бровью, выказывая неудовольствие его присутствием, он тут же оставит бург! У него достаточно людей, чтобы пройти еще южнее, захватить целый город, Зато у нее будет и защита, и полная независимость от Свена.