Фараон Эхнатон

Гулиа Георгий Дмитриевич

Три пары беспокойных, встревоженных глаз устремлены на него. Словно из засады. Ждут ответа затаив дыхание. Не без тревоги. Не без страха. Можно подумать, что в ожидании прыжка разъяренной пантеры. А разве не так? Царь, пожалуй, хуже пантеры! Никому не будет тогда пощады! Зашьют в льняные мешки и осторожно опустят на дно Хапи. И закроется вода над головой. Хоть и священная река, но вода есть вода: в ней тонут, задыхаются, теряют рассудок…

Логика Шери-заговорщика неотвратимо ясная: в случае неудачи сам Маху поплатится жизнью. В первую очередь… Можно задать себе вопрос: разве предательство исключено? Конечно,

можно задать и такой вопрос… Предательство никогда не исключалось. Их всегда хватает, этих предателей. Что же касается Маху — всякое подозрение по отношению к нему должно быть отметено. Безоговорочно. Для этого у Шери имеются достаточные основания… В этом заговоре участвует строго ограниченное количество лиц. Это не восстание народа. Или восстание рабов. Заговор, можно сказать, дворцовый. Он никого не касается, кроме как самих заговорщиков. В этом все удобство дворцового заговора! Конечно, можно было бы кликнуть клич и собрать недовольных под штандарты большого восстания Но этот путь не годится. Там, где замешан народ, — не жди ничего путного. Речь идет о вполне определенной вещи: о беспощадной мести людей знатных и славных, униженных и ославленных фараоном-ублюдком. Поскольку заговор ограничен самым узким кругом людей, успех его зависит только от этого узкого круга. И больше никого не касается! Вот почему Шери уверен и отметает мысль о предательстве…

— Если только, — заключает довольно мрачно Шери, — нет предателей среди нас. — И вдруг — грубо, резко, оскорбительно: — Ты, Нефтеруф?

— Я? — говорит бывший каторжник. — Я?.. Никогда!

— Может, ты, Сеннефер?

Сеннефер холоден, как базальтовый камень:

— Нет, Шери, нет.

— Может, ты, Ка-Нефер?

Молодая женщина отрицательно качает головой Эдак неторопливо. Медленно…

— И я тоже — нет, — сказал Шери. — Маху тоже — нет! Что же еще надо вам?

«… Наше счастье, что с нами мудрый и великий Шери. По сравнению с ним Нефтеруф — этот красивый самец — выглядит несмышленышем. Он чрезмерно горяч. Чувства застилают его ум… А Сеннефер слишком стар. И слишком тщедушен. Его удел — мудрствование. Его стихия — рассуждения, подсказка, советы…»

Ка-Нефер тщательно обдумывает слова Шери. Она согласна с ним. Она готова идти за ним куда угодно.

— Теперь вы уверены? — спрашивает Шери.

— Да! — отвечают одновременно Нефтеруф и Сеннефер.

— В таком случае прочь всякие сомнения! Сильнее бейтесь, сердца! Станьте тверже, руки! Бьет час!

Шери говорит негромко, но кажется, что слушает его весь Кеми — от Дельты до Первого порога. А может быть, еще дальше. В нем бьется такое сдержанное, такое укрощенное им самим буйство, что невольно возвышает над сонмом обыкновенных людей. Именно таким представлял себе Нефтеруф главного противника фараона…

— Я напьюсь его крови, — подтверждает свое неукротимое намерение бывший каторжник. — Я все равно не удержусь, как бы меня ни отговаривали!

— А мы и не отговариваем, — говорит Шери.

— Это хорошо! Это хорошо!

На улице раздались негромкие голоса. Кто-то постучался в дверь. Ка-Нефер мигом вскочила со своего места и кинулась вниз. Шери

улыбнулся едва заметно.

— Явился, — сказал он. — Маху держит слово.

Шери сказал это, не выглянув на улицу. Даже не повернув головы

— Вот опустились носилки… Вот выходит грузный Маху. Рабы помогают ему войти в дверь. Не узка ли она для него?..

Не успел Шери произнести последнее слово, как Маху появился самолично. Он пропустил в комнату Ка-Нефер, но не перешагнул порога Так и остался там.

Шери медленно оборотился к нему. Не вставая. Между тем как Нефтеруф и Сеннефер почтительно склонили головы.

Маху сопел. Как обычно. Одет обыденно. Даже невзрачно. Но украшения — дорогие. Бусы — из сердолика. Золотые и серебряные перстни на пальцах. Меч на бедре в золотой оправе.

Молча оглядел комнату. Ничего не говоря. И неясно, каково настроение его перед великим часом.

Он сказал:

— Вы обсудили это?

И указал пальцем на кусок папируса.

— Да, — ответил Шери.

— Нефтеруф готов для дела?

— Да, готов.

— А ты, Сеннефер?

— И я.

— И ты, Шери?

— Что за вопрос?

— Спрашиваю, — значит, так надо.

— Готов и я.

— И Ка-Нефер?

— И я тоже, твоя светлость.

Задавая вопросы, Маху становился все более торжественным. Голос его звучал все более уверенно.

— Слушайте меня все! — Маху поднял руку. — Слушайте внимательно. Не пропускайте ни единого слова мимо ушей своих. — Что-то жестокое, что-то радостное, невообразимо мрачное и вместе с тем высокое нарастало в нем, отражаясь в его взгляде, в его голосе, на его челе. — Так слушайте же: его величество… правитель Верхнего и Нижнего Кеми…

Бам! Бам! Бам! Бам! — это стучат сердца. Нет, невозможно слушать Маху: душа не выдержит! Скорее, скорее, Маху!..

— Его величество умер!

— Что? — Шери встал. — Что ты сказал, Маху?

Остальные словно языки проглотили. Ка-Нефер припала к стене. Чтобы не упасть.

— Он еще теплый, — со злорадством сказал Маху. И, для вящей убедительности заглядывая каждому в глаза, продолжал: — Кийа безутешна. Она рыдает. Она в отчаянии Эйе молчит, как молчите вы.

Шери пробормотал:

— Он умер?.. Он умер сам?

— Да. Схватился за сердце. Хотел что-то сказать, но в горле заклокотала слюна. Он был мокрый от пота. И бледен, как папирус. И когда к нему наклонилась Кийа…

Эпилог

Не так давно в парижском Лувре я приметил знакомое лицо. Еще издали. Где я видел его раньше?..

Вот оно все ближе, все ближе…

Да, это был он!

С глубокой раной на лбу. Разбитый на несколько частей кем-то и снова кем-то заботливо собранный. Такой бледный, такой гипсовый…

Он смотрел на дверь. Будто напуганный. Глаза у него чуть навыкате. Шея вытянута…

Так его величество Эхнатон предстал еще одним своим ликом. И я вспомнил слова доктора Хасана Бакри, которые сказал он мне в каирском музее у огромного бюста фараона: «Теперь вы его будете встречать очень часто». И верно: я вижусь с ним в разных городах и разных книгах. Словно с живым…

Да, фагаон скончался в тот день. Неожиданно для друзей. Неожиданно для врагов. Но Кеми продолжал жить. И жил еще очень долго. Правда, последующие века — скорее по инерции.