Фартовые ребята
Шрифт:
ПАПКИ С ОБЪЕКТА «ЛОРА»
Воскресное утро было прямой противоположностью субботнему. Булочка никуда не убегала и обнаружилась там, где засыпала вечером, то есть рядышком с Никитой.
Весь остаток вчерашнего дня, после того как Ветров был представлен господину Баринову и получил от него заманчивое предложение обучаться в ЦТМО, Никита провел почти в полном одиночестве, но особо скучать ему не пришлось. Пообедав (это сошло и за завтрак), он решил вздремнуть. И неожиданно проспал гораздо дольше, чем рассчитывал. То ли потому, что здешняя загородная тишина так повлияла, то ли по каким-то другим причинам. Короче говоря, он пробудился только к вечеру, когда к нему под бочок прилегла Светка. Поэтому Никита был в полном неведении насчет того, когда Ново-Сосновку покинул профессор Баринов и чем занималась во второй половине дня хозяйка. Ясно, что не сексом, потому как, забравшись в постель к Ветрову, тут же показала, что не отсыпаться сюда пришла и умело воспользовалась тем, что Никита славно отдохнул. Само собой, что ночью они не вели каких-либо вразумительных бесед, и, хотя на сей раз Булочка обошлась без ассистентки,
Поэтому утром Ветров, проснувшись раньше Светки, будить ее не собирался. Лежал, слушал ее мирное сопение и размышлял.
Прежде всего, конечно, над тем, что ему предложил господин профессор. Слов нет, занятно было бы неким чудодейственным способом сократить срок обучения. И правда ведь, те из его ровесников, кто сразу после школы поступил в вузы, уже год как имеют дипломы и делают карьеру. Конечно, не у всех она сильно удачная, но так или иначе, все они уже специалисты, а Никита — второкурсник. Причем с очень смутным представлением о том, чем будет заниматься через три года, когда его мытарства наконец-то закончатся. А господин Баринов вроде бы не только предлагает в два счета всему научиться, но и обещает работу. Возможно, действительно высокооплачиваемую.
Но что-то во всем этом было настораживающее. Что именно, Никита долго определить не мог. Обычно все надуваловки в области обучения строились на том дурацком предубеждении «свободных россиян», что все хорошее может быть только за хорошую плату. То есть: платите бабки — и мы вам оксфордское образование дадим. Народ, конечно, на это клюет, тянет свои последние тыщи, а получает либо вообще шиш с маслом, либо примерно то же, что мог бы и бесплатно приобрести. Но здесь-то, как утверждал Сергей Сергеевич, все за бесплатно, да еще и приплатят как младшим научным сотрудникам. Где ж тут может быть надувательство, раз денег с Никиты и прочих потенциальных студентов брать не будут?
Да и не выглядел господин профессор человеком, способным на какие-то мелочевки и пустышки размениваться, заниматься мелким мошенничеством. Такие люди если уж воруют, то миллиарды, да так, что потом ни с какой стороны не подкопаешься.
Безусловно, главным подозрительным обстоятельством было то, что по виду очень солидный ученый общается с бандиткой Булочкой. Насчет того, что Сергей Сергеевич совсем не в курсе того, с кем имеет дело, и убежден, что имеет дело с безукоризненно-честной предпринимательницей, которая весь капитал сколотила исключительно на сдобе и марципанах, Никита иллюзий не питал. Уж слишком четко прозвучало у господина Баринова некое почти шантажирующее начало. Сначала в вопросе соблюдения режима конфиденциальности. «Подписка о неразглашении», то, се… Но главное, он сказал: «…Мы вынуждены подбирать на этот экспериментальный цикл обучения молодых людей с темными пятнами в жизни. То, что у вас они есть, мне известно. Используем мы эти знания только тогда, когда вы нарушите наше джентльменское соглашение». А какие у Никиты темные пятна в биографии, окромя тех, что каким-то образом связаны с Булочкой? Разве что дневник капитана Евстратова, по глупости похищенный из архива…
Дальше прозвучала фраза, которая, как теперь представлялось Никите, содержала не слишком завуалированную угрозу репрессивных мер в том случае, если Никита откажется принять предложение Сергея Сергеевича: «Учитесь, как учились, а потом самостоятельно ищите работу. То, что мы о вас знаем, в данном случае применено не будет, но ведь милиция и сама может многое раскопать…»
Хотя господин Баринов вроде бы и не угрожал ничем, однако создавалось впечатление, что в случае Никитиного отказа пойти учиться в ЦТМО милиция, которая за полгода ничего не раскопала, неожиданно докопается до противозаконных действий студента Ветрова. А это, вкупе с предыдущим, как бы намекало ненавязчиво, что у Сергея Сергеевича есть какие-то теплые связи с правоохранительными органами. Это впечатление еще более усиливалось в связи с тем, что профессор Баринов каким-то образом получил допуск с эсэсовскому досье Ханнелоры фон Гуммельсбах и расшифровал содержимое ее папок. Да еще и заметил по ходу разговора, что это самое содержимое ему оказалось очень полезно в научной работе. Никите во время беседы показалось странным лишь то, что материалы исследований как минимум 55-летней давности могли оказаться полезными для современной науки. Однако теперь ему показалось куда более занятным, что эти самые материалы, которые носили сверхсекретный характер во времена третьего рейха и явно предназначались не для каких-то благотворительных целей, раз этим делом занималась гауптштурмфюрер СС, прошедшая, если верить Юрию Петровичу Белкину, школу концлагеря.
Воспоминание о том, что Ханнелора фон Гуммельсбах, по мужу Штейнгель, работала в каком-то концлагере, несколько изменило направление Никитиных мыслей. Он перестал на какое-то время терзаться сомнениями насчет предложения профессора Баринова и стал размышлять насчет того, что ж такого интересного могло содержаться в этих самых эсэсовских папках.
Действительно, судя по описанию фотографий из ее альбома, которое достаточно подробно дал Белкин в своей повести, Ханнелора в этом самом КЛ «Гросс-Грюндорф» занималась какой-то рутинной палаческой работой: порола, расстреливала, вешала. Но при этом, как явствовало из этих же альбомов, была уже в офицерских чинах. Проработала она там всего год после окончания какой-то эсэсовской школы, в 1939–1940 годах. И за это время успела подняться аж на две ступени, с унтер — до оберштурмфюрера. Это за какие ж заслуги? Вешала, что ли особо качественно?! Трудно поверить, фрицы все аккуратные, уж если повесят, так повесят, тут, пожалуй, выделиться трудно. Потом Ханнелора два года работала в Берлине аж в самом RSHA (Reichs Sicherheit Haupts Amt), то бишь в Главном управлении имперской безопасности. Никита, конечно, ни в каких госбезопасностях
Понапрягав мозги, Никита припомнил, что среди лагерных фотографий Белкин упоминал одну, где был изображен некий эсэсовский туз, которого Ханнелора назвала «mein Protektor», то есть, видимо, тот, кто делал ей протекцию. Почти сразу же вспомнилась и фамилия — штандартенфюрер Штейнгель. Не иначе как какая-то родня по линии сбитого в Испании Хайнца Штейнгеля — незабвенного муженька Ханнелоры.
Тут Никита мимоходом озадачился. Он припомнил, что в повести, написанной 67-летним отставным генералом, были от и до воспроизведены немецкие подписи под фотографиями. Неужели Белкин, который вряд ли хорошо владел немецким языком в 1943 году, так четко запомнил то, что увидел? Ну, такие слова, как «bunker» или «rauchen verboten» запомнить нетрудно, благо, будучи на оккупированной территории, он их мог много раз видеть. Но у него в повести были приведено довольно много подписей к фотографиям. И не только к тем, что были в альбомах Ханнелоры. Никита вспомнил, что в повести была воспроизведена и подпись к фотографии, которую Юрка Белкин вроде бы сам не видел. Ее взяли Клава и Дуська у сбитого немецкого летчика Эриха Эрлиха. Конечно, генерал Белкин писал все-таки не мемуары, а повесть, и потому мог придумать все эти подписи, которые не сохранила память. Ну а все же, не мог ли он еще раз, много лет спустя, посмотреть эти немкины альбомы? Стоп, но ведь в повести было написано, что альбомы оставались на объекте «Лора», как и папки, только они лежали не в сейфе, а на полках книжного шкафа, за которым находился сейф. То есть по идее то, что от них уцелело, должно было оставаться в спецпомещении. Вряд ли, конечно, они сохранились так же хорошо, как папки, лежавшие в герметичной упаковке, но и совсем в прах тоже не должны были обратиться… А раз так, то их могла видеть Светка. Сам Никита тогда, два месяца назад, в спецпомещение заглянуть не удосужился. Потому что был убежден, что все бумаги истлели и ничего интересного не осталось.
Поэтому Никита решил, как только Булочка проснется, поинтересоваться у нее, не видела ли она в спецпомещении Ханнелориных альбомов или хоть чего-то, похожего на них.
Однако, поскольку Светка продолжала спать, Ветров в своих размышлениях вернулся назад, к осмыслению необычайно быстрой карьеры Ханнелоры, которой, как уже стало понятно, она была обязана протекции мужнина родственника, штандартенфюрера Штейнгеля.
Прежде всего Никита прикинул, с чего это герр Штейнгель решил порадеть молодой вдовушке? Был бы он лично ее брат или дядюшка — понятно. Но проталкивать наверх бездетную и очень молодую вдову брата или племянника, которая, кстати, не больно блюла верность покойному супругу, можно лишь по двум причинам. Первая, и, как представлялось Никите, самая простая причина состояла в том, что штандартенфюрер был любовником Ханнелоры, а та прагматично использовала это обстоятельство в целях продвижения по службе. Вторая причина могла быть более сложной. Например, если сама Ханнелора представляла собой нечто, способное как-то положительно повлиять на служебное положение штандартенфюрера.
Однако к обеим версиям было больше чем достаточно вопросов.
Если принять, что Ханнелора после смерти мужа стала любовницей его родственника-эсэсовца, который взялся обеспечить ей служебную карьеру, то первый этап — обучение в школе СС — в это дело более-менее вписывался. Третий — работа в РСХА — тоже. Но не очень вписывались второй этап — служба в концлагере и четвертый — таинственное задание на Восточном фронте, к тому же в опасной близости от партизан. Такие протекции любовницам устраивают лишь в том случае, когда собираются от них отделаться. Можно, конечно, допустить, что после окончания учебы юной эсэсовке требовалось пройти какую-то стажировку, чтоб воспитать в себе «беспощадность к врагам рейха» или там «характер нордический, твердый». Можно даже поверить в то, что благодетель имел возможность два раза подряд вписать Ханнелору в списки на повышение в чине за период этой годичной стажировки. Но после того, как милая Лора сдала этот, допустим, обязательный «эсэсовский минимум» и герр Штейнгель перевел ее в центральный аппарат, чего еще желать? Наверняка можно было посадить ее в какой-нибудь из многочисленных отделов главка и дать ей тихую и спокойную канцелярскую работенку, где нет риска ни получить пулю от партизан, ни заразиться сыпняком или туберкулезом от зеков. Конечно, могло быть и так, что герр Штейнгель спалился, чем-то прогневив какого-нибудь Кальтенбруннера, Мюллера, Шелленберга или другого персонажа из «Семнадцати мгновений весны». Соответственно, его могли послать на Остфронт, а заодно вытурить туда же и его протежешку. Вполне реальным Никите виделся и такой момент, как сигнал законной супруги Штейнгеля в партком НСДАП насчет явной аморалки благоверного со вдовой своего покойного родственника. Опять же баронесса происходила из бывших русских немцев, так что ей могли и по расовой части пришить чего-нибудь.
Только во всем этом было одно «но». Таких «спалившихся» не подпускают к столь секретным делам, какие, судя по всему, предполагались фрицами на объекте «Лора» и уж, конечно, не ставят их там на первые роли. А то, что содержание красных папок с грифом «Streng geheim!» не знал никто, кроме Ханнелоры, говорило о том, что она была на этом объекте далеко не последней спицей в колеснице. Да и то, что оборудовано спецпомещение было по всем правилам комфорта, в то время как объект был недостроен и прочие эсэсовцы жили в палатках или избушках без удобств, тоже о многом говорило.