Фартовый. Лихие 90-е

Лавров Егор

По идее, у меня должна быть зарплата. Если сегодня двенадцатое, вполне вероятно, что её ещё не давали. Но… какого хрена? Мне здесь ещё адаптироваться, и я не собираюсь все свои бабки этой лгунье отдавать. Да и штуку баксов, тем более… Или рублей?

Она стоит, гневно сверкая глазами, молнии мечет.

— А тебе хочется штуку баксов или рублей? — интереса ради уточняю я.

— Бл*дь! Не зли меня! Зачем мне деревянные твои? А может, ты хочешь, чтобы я сама отправилась зарабатывать? — с наездом восклицает она и, сверкнув глазами, уметается

в комнату.

— Окей, спрошу у Ирины, когда бабки давать будут.

— У Ирины?! — она снова выскакивает в коридор. — Я тебе говорила держаться подальше от этой облезлой выдры?

— А ты, случайно, не охренела? — чуть прищуриваюсь я.

Как-то начинает доставать меня эта Инга, больно уж яркими делает воспоминания о моей бывшей. Та вот так же вела себя перед разводом.

— С огнём играешь, Миронов, — цедит она сквозь зубы, хватает сумочку и выходит из квартиры.

По ходу, у Ромика с Ингой свободные отношения. Вернее, у Инги свободные, а у него сложно-подчинённые и почти что товарно-денежные. Ты мне бабки носи, а что я делаю, не спрашивай.

Через мгновение сожительница подтверждает мои мысли.

— Бабки поменять не забудь! — Инга снова возникает на пороге. — И остальное до вечера раздобудь. Ты обещал, помнишь? Мне в Москоу завтра ехать.

Свои требования она озвучивает как заправский террорист, и ответ мой ей не нужен. Уверена, что я тут же кинусь и в новом для себя мире сходу за один день найду ей где-то девятьсот баксов. Ага, уже бегу.

Чтобы я точно прочувствовал всю важность её просьбы, она громко хлопает входной дверью. Из подъезда доносится цоканье каблуков. Интересно, куда она отправилась с утра пораньше?

Громкое урчание в желудке толкает меня на поиски еды.

Так, а сколько же я получаю в казино? В мои девяностые это был такой закрытый и далекий мир для меня, что я даже примерно не представляю размер потенциального оклада.

В холодильнике огрызок копчёной колбасы, подвядшие огурцы и белый батон. Ничего похожего на нормальную еду не наблюдается.

Бросаю взгляд в окно — Инга, выпятив грудь, вышагивает по бордюру. Во дворе по прежнему две тачки. Она останавливается у чёрной и внимательно смотрит на окна. Я стою за шторой, так что она меня не замечает и, постояв ещё несколько секунд, садится на переднее сиденье.

Никак на работу моя красотка поехала. А подхватил её добродушный коллега. Как Ирка, которая меня подвозила. Высокие, высокие отношения.

Пока я впихиваю в себя бутер, по вкусу больше напоминающий туалетную бумагу, Чарли не отходит от меня ни на секунду.

— Изыди, животное. Ты в туалет тоже со мной пойдёшь?

Он радостно лает в ответ.

— Жрать хочешь… — понимающе киваю я. — А кормить-то тебя чем? Не своей же плотью?

От остатков колбасы пёс отказывается. На плите замечаю кастрюльку, в ней засохшая каша. Наклоняюсь к его миске, и он тут же бросается ко мне, к моему лицу.

—

Вон там жди! — строго говорю я и он… нифига себе, отходит туда, куда я показываю пальцем.

Но только я наклоняюсь над его миской, он с лаем бросается ко мне. Ну, нахер, за собакой чужой мне ходить не приходилось ещё. Я оттесняю его жопой и наваливаю полную миску.

Пёс бросается к тарелке, но тут же осекается. Подозрительно обнюхивает еду и смотрит на меня с явным неудовольствием.

— Ну, извини, не знаю, чем тебе помочь. Сам вон жру всякое дерьмо. Моя еда тебе тоже не по нраву.

Не было печали, купила баба порося, как говорится. Это я про Ингу. Впрочем, у неё, походу, и сейчас печали нет. И мужику своему, значит, готовить не обязательно, и собаке. Сами себе добудут. Красотка, блин.

В комнате раздается треньканье. Звук громкий и противный. Дисковый телефон стоит на полу за диваном. Аппарат древний даже для этого времени, грязно-жёлтый, на трубке скол.

— Алло, — осторожно отвечаю я.

— Сыночек! Как ты?

Металлический треск заглушает звук, но я сразу же узнаю этот голос. Такой родной и знакомый… На мгновение меня накрывает волна паники. Мама? Но… Как? Нет…

— Сыночек! Алё?

— Мама? — с трудом выдавливаю.

— Рома, как у тебя дела?

Она говорит что-то про дачу и что я так и не забрал белую рубашку, что Вовке нужны сандалики в садик, а старший разбил коленку, тётя Лиза передала картошку, а из деревни прислали кусок свинины, завтра будет борщ и это настоящий пир. Я тоже могу заходить, только без моей курвы. Спрашивает про учёбу и кушал ли я сегодня.

Периодически поддакиваю и постепенно прихожу в себя. Конечно же, это не моя мать. И голос на самом деле у нее другой. Бездушные телефонные сети, искажающие звуки, плюс моя усталость и в целом странность ситуации меняют остатки памяти о маме.

Её нет уже двадцать лет и какой у неё на самом деле голос, я, конечно же, не вспомню…

Резко поднимаюсь с пола, дёргаю нижнюю дверцу серванта и за стопкой газет нащупываю прохладное стекло.

Заначка. Надо же! Как будто тело само меня к ней привело. Наливаю янтарную жидкость в кружку с чайными разводами и выпиваю залпом.

Бред какой-то. Всё это — один сплошной бред. Слишком далеко всё зашло. Я ведь умный мужик, профессионал, в конце концов. Так какого хрена мне чудится такая ерунда?..

Ладно, поприкалывались и хватит. Сейчас как следует высплюсь и проснусь в ветеринарке или в своей хате. Я заваливаюсь на диван и мгновенно проваливаюсь в пустоту.

— Рома, ты охерел? — из сна меня выдирает противный фальцет.

Что ж за мерзкие голоса у здешних баб?

— Сто баксов? Почему здесь всё ещё сто баксов? Где остальное?

— Погоди орать! — протираю глаза и пытаюсь сфокусировать взгляд. Она размахивает купюрой у меня перед глазами.

Откуда взяла-то? Я ж обратно в карман засовывал. Лезу проверить. Так и есть — вытащила.