Фарватер Чижика
Шрифт:
— Тогда я прямо завтра… Понимаете, там, в Угличе, я, кажется… ну…
— Это доктору и расскажете. Он поймёт.
— Она. Здесь доктор женщина.
— Тоже поймёт. Доктора, они понятливые.
— Надеюсь. Только, пожалуйста, никому не рассказывайте. Или, может, прямо сегодня?
— Смотрите. По тройному тарифу можно и сегодня.
— По какому тройному?
— За срочность по тройному.
— А… откуда вообще тариф? В России… В Советском Союзе ведь медицина бесплатная? Нам говорили перед поездкой, что к доктору можно обращаться без
— Тариф за конспирацию. За секретность, то есть. Без постановки на учёт, без сообщения Куда Надо. Впрочем, в каждой избушке свои игрушки, каковы порядки здесь, на теплоходе, я не знаю. И да, господин Бауэр… Вы ведь и жену, вероятно, заразили?
— Может быть… — вид у берлинца был невесёлый. Но это его проблемы. Возьмется их решить доктор? Думаю, да. Тот, кто сопровождает длительные круизы, должен быть готов к подобного рода болезням. И быть во всеоружии. Чтобы симптомы гонореи исчезли по крайней мере до конца тура. А что будет потом — это будет потом. Если вдруг выживут гонококки — долечат в Западном Берлине. Там хорошие лекарства. Даже замечательные. Дорогие, да. Потому и дорогие, что замечательные.
Я вернулся к своим. Вот, стали уже свои. Человек — существо общественное, и даже среди чужих ищет своих. По языку, по вере, по столу, за которым обедает. Свой чёрт милее чужого.
— Поговорили? — спросила фройлян Катя
— Поговорили, — ответил я. Каков вопрос, таков и ответ. Буквально.
Фройлян Катя хочет танцевать и веселиться.
А я?
В меру, в меру. Всё яд, главное — доза.
Музыканты подключили к усилителю инструменты и микрофоны. Как водится, посвистело и погудело, но вот все отрегулировано. Народ подтянулся поближе. Они, немецкие пенсионеры, плясать горазды. Отчего б и не поплясать на Волге на реке.
И тут у микрофона возник Мюллер из Оснабрюка.
— Дамы и господа! Камрады! Внимание!
Народ притих.
— Я с моим русским другом заключили маленькое пари. Даже не пари, а просто… Сегодня мы смотрели русский фильм, где все поют и пляшут. Художественная самодеятельность. Любительское искусство. Мой русский друг, студент Михаил, утверждает, что художественная самодеятельность — не иллюзия кинематографа, а существует на самом деле. Я же сомневаюсь. Я всегда сомневаюсь. Но в доказательство Михаил вызвался показать её достижения, художественной самодеятельности то есть, на собственном примере. Так вот, если выступление Михаила покажет, что прав он, то я выставляю пять… нет, десять ящиков пива для общего пользования!
— А если нет? — крикнул кто-то.
— Тогда не выставляю, — ответил господин Мюллер.
— А судьи кто?
— А вы и будете судьями!
Народ загудел — и люди стали быстро прибывать. Конечно, дармовое пиво, да ещё русский студент будет пыжиться, изображая искусство. Чижик, пыжик, ну, зачем?
Просто так. Для развлечения. Времяпрепровождения. Пустим крови из носу миру шоу-бизнеса!
Ну, не крови. Пива.
Десять ящиков пива? Это двести бутылок. Здесь оно идет по одной марке за бутылку без стоимости посуды. Двести марок? Дореволюционные купчики могли позволить себе подобный жест — вот прямо здесь, в этом месте, на пароходе общества «Меркурий».
Но немец? Бережливый, рациональный немец? Потратить двести марок? Видно, волжский воздух и немцам голову кружит. Или проще — может, он — представитель ветеранского движения, а у ветеранского движения ассигнована некоторая сумма на пивной вечер. А самодеятельность — только предлог?
Тогда он молодец, аптекарь из Оснабрюка.
— И ты пойдёшь? — Это Катя. Как быстро сближает круиз! Господин Браун спрашивает, где бы полечить триппер, Мюллер из Оснабрюка называет меня другом, а Катя нечувствительно перешла на «ты».
— Я бы не пошёл. Но десять ящиков пива — серьёзный аргумент.
— И что ты будешь? Петь, плясать? — Катя, похоже, боялась моего провала.
— Увидишь. Прямо сейчас, — и я пошёл к микрофонам.
За эти минуты палуба заполнилась. Верно, все немецкие ветераны покинули свои каюты и пришли сюда. Развлечение!
— Леди и джентльмены! Как сказал мой друг из Оснабрюка, я покажу вам, что наша советская самодеятельность — не миф, не пропаганда, а подлинно народное искусство, когда человек поёт не ради денег, а только по велению души. Душа и велела мне сегодня — петь!
Толпа одобрительно зашумела. По условиям, который поставил господин Мюллер, любой мог спеть «В лесу родилась ёлочка», и публика признала бы его Карузо — чтобы попить пивка задаром.
Но я пользоваться гандикапом не хотел.
— Мне нужна музыка. Музыка тишины.
На секунду стало шумнее, но потом всё стихло. Только ветерок и тихое урчание двигателей далеко внизу.
Ну, держитесь, господа ветераны! Или я не сын своих родителей?
Kanskje vil der ga bade Vinter og Var
Og neste Sommer med og det hele Ar
Men en gang vil du komme, det vet jeg vist
Og jeg skal nok vente, for det lovte jeg sidst
Обычно это партия сопрано, реже — меццо-сопрано. Но я подготовил её для контратенора. Ещё в пустыне. Могу. Умею. Слушайте.
И они услышали. Не меня, даже не Грига. Себя. Свою юность.
Некоторые даже заплакали. Да что некоторые — все. Немцы народ сентиментальный.
Я закончил.
Минута тишины — и аплодисменты.
Я поклонился и вернулся на своё место.
Меня поздравляли, и могли бы совсем засмущать, но тут вынесли пиво, и народ поспешил к официантам, выдававшим строго по бутылке в руки — вдруг не хватит?
Ничего. Не славы ради.
«Мария Ульянова» шла по Ульяновску, по позднему времени уже засыпавшему. Ульяновск слева, Ульяновск справа. Впереди был мост, большой, через Волгу, которая широка и глубока. В Европе такой мост расцветили бы иллюминацией, сотнями разноцветных лампочек. Тысячами.