Фашист пролетел
Шрифт:
Любопытная, она глядит.
"Оля-ля..."
– Не оля-ля, - застегивает он, - а сэ ля ви.
Пять этажей вниз.
Из чужого двора на улицу.
Вид у Алены - будто схулиганила.
– Сняли проблему?
– Боюсь, она встает опять.
– И что мы будем делать?
Вокруг уже город. Полно людей на тротуарах. Трамвай стоит, пропуская троллейбусы на проспекте. Солнце справа озаряет радиомачты глушилок.
– Были бы мы расписаны... Представляешь? Сейчас домой вдвоем, дверь на замок, и... до зари!
10
Предварительной волокиты, к счастью, не было, весь набор бумаг был привезен
Приемщица произнесла:
– Стихи...
– Но в каком органе!
– поддержал его соискатель.
– А статьи у вас нет? Заметочки какой-нибудь?
Александр вывернул ладони.
– Ладно. Будем надеяться, сойдет. Вызов на экзамены придет по почте.
Еще нужна была справка с работы. Но справку не спросили. Наверное, сработал блат.
Длинной и широкой лестницей он сбежал на площадь, пекинская огромность которой внушает отдельно взятому здесь индивиду сознание собственного ничтожества. Особенно в виду стоящего напротив шедевра советского конструктивизма - Дом правительства с черным Лениным. Соискатель его догнал и зашагал рядом, стягивая набок толстый узел галстука. Он был старше ниже, шире и уверенней. Загар крепко въелся в обветренное до одубелости лицо, глаза на котором выцвели.
– Стихи, значит, пишешь, Александр Батькович? Зачем тогда лезешь в эту грязь?
– Что вы имеете в виду?
– Партийно-советскую печать, конечно. Только не надо мне про Хема периода газеты "Канзас Стар".
Не имея за душой иных причин, Александр покраснел.
– А вы зачем?
– Я то? Кстати: Эдуард. Сейчас разопьем, и можно будет Эдик. Фамилию при первом знакомстве не сообщаю, чтобы не отпугивать. Теперь насчет грязи. В ней я уже по уши. А для дальнейшего погружения нужен, понимаешь ли, диплом...
В старинном саду на задах университета Эдуард поставил короткую ногу на мокрую скамейку, вынул из портфеля бутылку "Вермут розовый", складной стаканчик и сплющенный сырок "Новость":
– Новость, конечно, не сырок, - заметил он ухмылку Александра. Талант! Талант - единственная новость, которая нова. Сам из столицы будешь?
– Что вы имеете в виду?
– Единственной столицей этой страны для Александра была Москва, он искренне не понял, что речь о городе, который был вокруг.
– В общаге, понимаешь, нет местов. Пожить на время сдачи у тебя нельзя?
– У меня?
– Вас понял. Папа, мама... А девушка, допустим? Куда ее приводишь?
– Никуда. Некуда...
– Ладно. Будем искать другие варианты. Пей давай, не держи.
Александр отвернулся, чтобы не обидеть собутыльника гигиеническим недоверием к его стакану, край которого он упер под нижнюю губу - наука бывалой мамы. Вермут оглушил.
Эдуард вновь наполнил и махнул, губами Александра совершенно не брезгуя.
– Давай мы, знаешь что? Давай сейчас газу доберем и в Молодечно?
– Вы оттуда?
– Нет.
– А что там?
– Кто!
– исправил Эдуард.
– Останешься доволен. Когда мне случается упоминать о моих победах,
Чувствуя, что краснеет, Александр ответил резко:
– Я ни о чем не спрашиваю.
– Могу сказать, почему. Потому что априори полагаешь, что берут только в развратной вашей столице. А вот я тебе скажу, что лучший в журналистской моей практике минет поджидал меня, знаешь, где? В такой лесной глуши, куда прорваться можно только с электропилой "Дружба". Мир, он един повсюду. Субстанциально. Остается, конечно, вопрос об акциденциях... Так насчет Молодечно: не убедил? Тогда разбежались до вступительных. Ты к папе с мамой, а я на вокзал через винный отдел. С чем в Молодечно есть проблемы, так это с благородными напитками. Еще стакан? И правильно, что нет. Много помоев мог бы я вылить на вторую древнейшую профессию, но главная беда, что в блядской этой работе нельзя не пить. Особенно в задупье. Где даже бормотуху начинаешь воспринимать, как кьянти или что там хлестал наш папа Хэм. Так что мой совет, которым ты, конечно, вправе пренебречь: пиши лучше стихи. Я пробежал своим наметанным: слова умеешь ставить.
– Спасибо.
Подтверждая свою оценку, Эдик кивнул, допил и приставил бутылку к львиной лапе садовой скамьи с налипшими листьями преждевременно облетающих тополей.
– Тару бабулькам - и давай? До встречи на экзаменах? Подскажешь, в случае чего?
* * *
Когда он взойдет на более высокий уровень духовности, он, отрешаясь от земных страстей, возможно, будет созерцать пупок. Но на данном этапе развития для Александра, который распростерся в горячей ванне, объект располагается чуть дальше. Внешне это напоминает медитацию, но внутренний процесс являет собой своего рода замкнутый цикл, в котором происходит интенсивный взаимообмен. Кто кого здесь наполняет гордостью самоутверждения? Он ли, Александр, который прочитал, из какого корня является Поэзия? Не ведающий ни о каком Платоне этот, так сказать, корень? Который от благодарного, пусть даже чисто визуального внимания, заряжается столь крутой энергией, что несколько отпугивает даже обладателя, у которого невольно встает вопрос: что же должна испытывать отважная Алёна?
Мама врывается без стука:
– Ты документы подал?
Он погружается под воду, оставляя наружу только рот и нос с глазами.
– Чего молчишь?
– Подал.
– Ишь, отрастил! Как ни у всякого и мужика. Прикрыл бы срам при матери. Совсем обнаглел.
– Для кого срам, а для кого шарм, - говорит Александр, отправляя вплавь раздувшуюся океанскую губку для маскировки сверху объекта разногласий.
– Что ты там говоришь?
– Ничего.
– Друзья-товарищи телефон оборвали. Говорят, совсем пропал куда-то.
– Еще не совсем, - и он, закрыв глаза, уходит под воду. Надолго, благодаря объему легких.
Когда выныривает, мама еще в дверном проеме.
– Марганцовку в ванну не забывай, когда купаешься. Поставлена специально. Нам с отцом не хватало только вензаболеваний.
– Можешь не беспокоиться.
– Как не беспокоиться? Вместе живем.
– Во-первых, это ненадолго...
– Эти угрозы мы с отцом уже слыхали. А во-вторых?
– Флора, можно сказать, девственная.
– Ах, девственная? Мазок, что ли, брал? Откуда тебе знать?