Фашист пролетел
Шрифт:
Дзержинский смотрел мимо - на здание без вывески. Набирая скорость, я летел по бульвару вниз. Потом стал скользить, и осознал в руке кинжал.
За углом я огляделся, потыкал сугроб. Вложил в ножны и побежал к стадиону "Динамо".
По лестнице вниз.
Налево по Красноармейской.
Трамвай меня обогнал, но за мостом остановился на остановке "Мост", и я успел вскочить.
Я с грохотом опустил стульчак. Задрал свитер и, разогнув жесть, снял свою кольчугу. Потом бесшумно открыл дверцу, за которыми была шахта с влажными стволами чугунных труб канализации. Слева по стене изгибалась тонкая
Будь больше, чем кажешься.
"Ты что там делаешь?" - раздалось с кухни, куда уходила в стену эта труба и где мать с отчимом дочитывали воскресные газеты.
13
– "Введение в психоанализ"..."По ту сторону принципа наслаждения"... "Очерки по психологии сексуальности"... А это что? Снова какие-то неврозы и перверзии... Зачем вам это, молодой человек?
Веки ощущают, как пылают щеки.
– Д-для общего развития.
– Вы что, издеваетесь над нами? Это же Спецхран! Только для научной работы!
– и все заказы, кроме одного, в разорванном на глазах очереди виде отбрасываются в мусорную коризину.
Вместо буржуазного пансексуалиста Фрейда из недр Библиотеки имени Ленина приходит роскошно изданный, с золотым тиснением по телячьей коже, трактат по гигиене столетней давности, в котором швейцарский автор, переведенный на русский с ятями, сообщает, что у содомитов член делается длинным, тонким и заостренным на конце...
Отнюдь не случай Стена.
* * *
Отчим жарит колбасу.
– О! А я уж думал, в одиночку рубать придется. Сейчас навернем мы это дело по-мужски...
– Мне не надо, - говорит Александр в момент раздачи.
– Чего?
(Не "Почему?")
Он прикладывает ладонь к вместилищу души, которая болит.
– Яичко, может, тогда свари? Ну, сам смотри...
Под взглядом Александра отчим начинает наворачивать.
– Чего ты такой? В твоем возрасте я гвозди мог переварить. В войну раз, помню. Вторые сутки не жрамши. Наступаем натощак всем Третьим Украинским, прем так, что кухни полевые нас догнать не могут. Тут танк на что-то наезжает. Выглядываем. Труп - но только лошади. Осколком ее свалило. И что ты думаешь?
Поскольку это фигура речи, пасынок молчит.
– Нарубили мерзлятины, огонь развели по-быстрому, зажарили, кинули за милую душу и вперед: "За Родину, за Сталина!" Даже изжоги не было. Вот так-то.
– Богатыри - не мы.
– Я хотел высказать другое...
– Заранее согласен. Ты Голиаф, а я Давид.
– Не понял?
– Ты сибиряк, я - с питерской гнильцой. Ты продукт тысячелетия России, а я - советской власти. После ваших завоеваний и побед, естественно, что мы слегка недомогаем. Все наше поколение. С мозгами набекрень...
Отчим, дожевав, проглатывает.
– Давай не будем - а? В кои-то веки по-мужски сидим.
Александр заглядывает в заварной чайник.
– Вот чайку - это я понимаю. Покрепче сделай мне в мой фирменный...
То есть - в подстаканник с медальоном, в котором старческое личико Суворова в голубом парике.
Глядя, как ему наливается черная заварка,
– С коммунизмом в башке и с наганом в руке... Хорошая чья-то строка! Что бы мне ни говорили там про лагеря, а я останусь при идее. Нашей!
– Главное, по-моему, человек.
– А что такое человек? Это и есть идея.
Александр мотает головой.
– Что нет?
– Человек, он больше. Может быть, меньше человечности, но больше любой идеи. Нашей, в том числе.
– Слова! Нет идеи, нет и человека...
Отчим сотрясает коробок, опаляя бесчувственные пальцы, раскуривает трубочку - дешевую и с совершенно неуместным Мефистофелем.
– Пф-ф... Вот тебе из жизни случай. Начальник штаба у нас тоже язвой страдал. Кроме молока, организм ничего не принимал. Корову за собой возил. От Москвы довез до Сталинграда. А после Сталинграда - на мясо ее отдал. Язву сняло, как рукой. Зарубцевалась! В процессе окружения и полного разгрома Шестой армии фельдмаршала Паулюса. Спросишь, почему? А я отвечу! Потому что как вся страна, так и каждый отдельно взятый организм максимально мобилизовал все силы. Один народ, один Вождь, одна цель. Победа! А сейчас? Смотрю я на тебя. Восемнадцать лет, а уже хроник. Почему? А потому что время на дворе больное. Гнилой либерализм - это ведь не просто слова для оскорбления. Думаешь, отец - тупой, бесчувственный ретроград? Сталинист, как вы говорите? Да у меня, сынок, может быть, сердце кровью обливается. Разложили они вас. Потерянное вы поколение.
– Кто разложил?
– Известно кто.
– А все же?
– Не стану пальцем тыкать. Сам ведь знаешь? Оттепель, сынок, не для России. Воленс, как говорят, неволенс, но судьба тебе такая: не в педерастической какой-нибудь Италии родился. Родился ты внутри народа, который от "оттепелей" этих гниет и разлагается. А вместе с ним держава наша. Хлюпики вроде вас ее, конечно, не удержат. Надеюсь только, что до полного крушения не доживу.
– Ты же говорил про ресталинизацию?
– А-а... Не верю, сынок, я больше никому. Кишка у них тонка. Только Он, грузин, но русский, но православный человек, мог взять на себя, как Святогор, если ты помнишь сказку. Ну, и что? Ушел с фуражкой в землю... Знаешь? Приму-ка я, пожалуй, если ты не возражаешь, грамм сто пятьдесят. Он открывает холодильник.
– А где она? Неужто выпил? Повода вроде не было, но похоже на то... Ладно. Недоешь, как говорится, - переспишь. Задавлю минут на двести сорок. Откроешь тогда матери.
Газету он уносит, приходится идти по пятам. Сколько раз Александр говорил ему, укройся одеялом, что ты, как американский безработный? А он: "Американские безработные толк в жизни понимают. В газете свинец, а свинец, он греет лучше женщины".
Накрывшись "Литературкой" с головой, он продолжает рассуждать из-под газеты:
– Все относительно, конечно. Даже и Вселенная, настанет час, остынет, как в этой вашей "Науке и жизни" разные сахаровы рассуждают, прививая пессимизм. Но все ж таки национальная идея наша существует больше тысячи лет.
– И в чем она, эта идея?
– Как, то есть, в чем?
– Ну, сформулируй? В двух словах?
– Ты вот что... ты не думай, что в Пятьдесят Третьем идея умерла. Может, чудо? Может, как говорим мы, ответный термоядерный удар? Как ни крути, а дело наше - правое.