Фашист пролетел
Шрифт:
А наше - левое, противоречит молча Александр.
– Па? Пару страниц с тебя сниму?
– Снимай, сынок. Только смотри...
– Что?
– Не останься на свалке истории.
В снятых страницах как раз сатирический литературный портрет пребывающего на этой свалке (у озера Леман в Швейцарии) русского, эмигрантского, американского писателя - сноба, порнографа и "литературного щеголя", уроженца еще - представить невозможно - Санкт-Петербурга...
* * *
В ожидании посадки он приобрел пачку сигарет "Орбита".
Уронил
Автобус, забрызганный грязью по самые стекла, открыл заднюю дверцу. Втолкнутый мешками с хлебом, он был "обилечен". Сел к окну и закрыл глаза, чтобы не видеть этот город, где утром мама с бритвой рвалась к его бороде.
Чем дальше, тем легче становилось на душе.
Через размокшие совхозные поля зашагали мачты высоковольтной передачи. В девятом классе их вывезли на свеклу - на бураки. Неизвестно почему Адам схватился с пожилым бригадиром. Они держали друг друга за грудки. На убитой земле, в тени огромной скирды соломы, при съезжании "с горки" отчасти разбросанной классом. Было страшно подступаться, но они разняли их. Весь багровый, колхозник схватился за тяпку: "Сосать у меня будете, щенки!"
Тогда он думал, что такие выражения суть сотрясения воздуха, отношения к реальной жизни человека не имеющие.
Пошли леса.
Еловые, сосновые, угрюмо-отчужденные, реакционно-романтичные и замкнутые в себе объективации его мимоедущего состояния. Никакой природы, субтропики включая, не любил он так, как эту. Чувствуя себя здесь в то же время эмигрантом поневоле. Собственно, эта страна за вычетом отдельных лиц и вот таких пейзажей почти не просматривалась сквозь то, во что была превращена - в плацдарм сверхдержавы, грозящей Западу бронированным кулаком. Крепким не только ракетами, укрытыми в таких вот лесах и болотах, но и мозговой непробиваемостью, здесь возведенной в культ.
Даже под стенами Кремля, и это он почувствовал за свой провальный месяц, дышалось легче и свободней - как ни парадоксально...
Районный центр под названием Узда.
На двухэтажном здании, перед которым гулял милиционер, уже вывесили флаги, готовясь к встрече Сорок Девятой Годовщины. В ожидании хозяев, осаждавших сельпо, на немощеной площади переминались лошади, при виде которых возникло местное слово забрюханные - рыжие бока в грязи. В одной из телег, сидя на сене и любуясь новыми ботиночками, девочка лет пяти вдохновенно задирала юбку, будучи без трусов.
Он не удивился тому, что редакция местной "правды", помещалась в амбаре, правда, на цементном полу. Тут все было вместе - типография с редакцией. Наборные машины и прессы выглядели, как в музее 1-го съезда РСДРП. Не похмелившегося вида человек оторвался от древнекитайского романа "Сон
– Зачем таком молодому борода? А впрочем, личит. Стихи?
– Нет, я к товарищу...
– Нехаю? Короткевичу?
– Нет, украинская фамилия?
– Если к Педенко, то Эдика больше нет.
– Как это нет?
– Сябры, что ль?
– На журналистику сдавали вместе...
– Да. Он Москву все штурмовал, три года подряд. А в этом одумался и сходу поступил. Пили на радостях месяц. Еще стану, говорил мне, разгребателем грязи. В американском смысле, то есть. Как этот, Линкольн Стеффенс... До подноготной доберусь!
Редактор посмотрел в окно, надел дождевик, фетровую шляпу и взял портфель.
– Поехали, раз сябр!
"ГАЗ-69" остановился у кладбища. Ботинки отяжелели от грязи, когда следом за редактором он дошел до свежей могилы. Пирамидка со звездой, в еловом венке рамка с подтекшими словами гимна газетчиков:
Трое суток не спать, трое суток шагать
Ради нескольких строчек в газете.
Если б снова начать, я бы выбрал опять
Бесконечные хлопоты эти...
– Как это случилось?
– Стихотворение Евгения Александровича "Нигилист" знакомо? Носил он брюки узкие, читал Хемингуэя? Так вот. Увлекся чудик наш Испанией.
– Так ведь не Америкой?
– Тоже, знаешь... Страна-участница. Агрессивного блока НАТО. Франко там, то да сё. На райбюро Эдуарду обо всем было говорено. По поводу одной его скандальной публикации. Ему б угомониться, а он, понимаешь, будучи под банкой на задании в совхозе Едемский, взял переходящее Красное и на скотный двор. Бык у них там был. Краса и гордость, понимаешь, по кличке, извини, Балун. И потеряли мы редактора отдела сельского хозяйства и промышленности.
Извлеченный из портфеля пластмассовый кружок путем встряхивания превратился в стаканчик:
– Держи!
Редактор вынул бутылку, выдернул затычку и, сведя белесые брови, пролил на хвою немного самогона. В нос ударило картофельной сивухой.
– Откуда у хлопца испанская грусть? Кто теперь скажет?
После чего налил Александру, который мог бы высказать предположение, откуда у Педенко была грусть и почему испанская. Опрокинув стакан, он выдохнул и вонзил зубы в подставленную антоновку, которая с готовностью раскололась, врезав по сивушным маслам своей неповторимой кисловато-сладкой сочностью.
Остатки коллега вылил на могилу:
– Ладно, Эдуард. Давай. Царствие, как говорили в старину, небесное. Только кому теперь газету делать?
– Мне, - ответил Александр.
– Шутки шутишь?
– Нет.
– Бумаги в порядке?
– В порядке.
– Судимости нет?
– Пока нет.
– Тогда что? Пред очи государевы? Нет, ты на эти флаги не смотри, сказал он, проезжая площадь.
– На лесопункте они сегодня. Выездное заседание...
Шоссе.
Проселок.
И через сосняк, вцепившись в поручень...