Фашист пролетел

Юрьенен Сергей

– А ты мог бы меня изнасиловать?

– Запросто. Пойдем!

Поднимает за руку, ведет в гостиную. Занавешенное окно и дверь балкона (под которой незабвенная будка) выходят прямо на здание штаба Западного военокруга. Чем занимаются штабисты, неизвестно, тогда как он - через пространство улицы Коммунистической - усаживает на бордовый диван свою девочку, успевшую прихватить со стола пепельницу зеленого стекла и сигареты.

В сине-зеленых глазах недоумение, когда, подтянув школьные брюки из защитного сукна, он, отражаясь в огромном телевизоре "Горизонт", встает перед ней на колени. Заворачивает ей на бедра подол. Лицом,

головой раздвигает, прижимается бородатой щекой, его волосы мягче, жмурясь, обминает лицо, ловя этот запах апреля в лесу, а потом, помогая носом, зарывается, разнимает и придавливает, чтоб не сходилась обратно. Язык онемел. Но при этом орудует что есть сил, как бы пытаясь скрыть бесчувственность яростным шквалом этих ласк - по которым решение принято. Принципиальное. Чтобы по совести. Делай то, что ты хочешь себе. Только страх - изначальный - достает изнутри, не подключает он эти присоски, как их, в школе еще проходили - рецепторы вкуса. Если совсем объективно обалденного вкуса ранней весны. Там, где затылок, в калейдоскопе мозгов мелькает что-то из детства, искажённое гневом родное лицо Медузы-Горгоны, свежемытая хною корона волос, извивающихся, как медянки.... доносятся грязная брань... свинцом наливают затылок мама, семья, школа, двор, друзья... всё, что было с ним до, все, что превратило его в разновидность отбойного молотка.

Язык своевольничает, устремляется, но на пределе новой, еще не изведанной боли, дальше его не пускает уздечка, возвращая восвояси, поскольку короток и без костей, этот орган насилия.

Ошалело она смотрит.

Потом убирает ладони, которыми зажимала свой рот:

– Неужели мы в СССР?

* * *

– Нос красный, - говорит он.
– Может, сбрить?

Наполняется ванна. Вставляется новое лезвие в папин тяжелый станок.

Заодно сбривает ему бороду.

Розы положены в раковину, срезами в воду, с плиточного пола поет "Спидола", среди прочего, и про то, что "в жизни раз бывает восемнадцать лет", заводя руку за борт, он ставит туда же шампанское, донышком, осторожно. Принимает сигаретку. Прикасаясь пальцами к своему подбородку, к губам, чувствует он себя постыдно оголенным. Сделав затяжку, он возвращает сигарету, и встает из воды, где плавают волосы и алые лепестки, чтобы достать из раковину очередную розу.

В этот момент открывается дверь.

Школьница в светлом пальто на ватине и с воротником "под мех", в расстегнутом так, что виден кружевой воротничок на коричневом форменном платье, поверх которого черный передник с комсомольским значком, держит торт на руках и глядит на него. Ей закрывают глаза и выводят из ванной. Незнакомая толстая женщина с бородавкой и усиками прихлопывает дверь, слоновой тяжестью подпирая, чтобы удержать от отца, который рвется к ним в ванную в полной истерике:

– Что с ней? Вены вскрыла? Может, можно еще спасти?..

Ее сразу поставили в ночь.

Он соскакивает с трамвая, она на "островке спасения". Без косметики. Нежное лицо, горячий рот. Сразу о главном:

– Если бы ты знал, как колется...

– Пройдет. Как дома?

– Не говори... Ну, лажанулись!

– Неужели сошло?

– Даже накрыли стол. Отец, тот вообще не въехал. Ничего ему не сказали. Сестренка, правда, смотрит на меня, как Ленин на буржуазию, а мама даже смеялась. Когда посуду мыли. Ты, говорит, мне все: "Писатель он, писатель..." Я себе, говорит, Константина

Симонова представляла с трубкой. "Жди меня, и я вернусь". Открываю, а в ванне нашей мальчик голый.

– Значит, не понравился?

– Подарок твой понравился. Но я никому не даю слушать. Даже в туалет с собой ношу.

– А про меня что говорит?

– Не обидишься? Женилка, говорит, конечно, выросла, но он тебе не муж. Не Чкалов.

– Чкалов?

– Так она сказала. Не знаю, кто такой.

– Герой был такой при Сталине. Полярный летчик.

– Зачем мне летчик? Сказала бы, космонавт.

– Космонавтов любишь?

– А кто не любит? "Я в деревне родилась, космонавту отдалась. Ух, ты, ах, ты, все мы космонавты!"

– При Сталине, - говорит он, - космонавтов не было.

– Лапа, ну, чего ты? Я только тебя люблю.

– Права твоя мама. На героя не очень я тяну. Скорей, антигерой...

– Но моего романа!

Наезжает трамвай, и под прикрытием Алёна припадает к Александру.

Люминесцентный свет завода, который через улицу, ярко освещает сугроб у стены и девушек, скрипящих на ночную смену. Он провожает до проходной, но здесь уже не поцелуешься. Смотрят критически...

15

– Они принимают ванную!

Множественное число оказывается отнюдь не формой рабского подобострастия. Сидя, как при парной гребле, Адам и Мазурок одновременно поворачивают головы:

– А борода где?

Он смотрит в зеркало, которое, при таких размерах ванной, совсем не запотело. Оглаживает голый подбородок.

– Временное отступление. На работу не брали.

– Это в подсобку-то?

– Почему? В КБ.

– В КГБ?

– Конструкторское бюро. Завода автоматических линий.

– И что ты там конструируешь?

– Чертёжник я.

– Чертишь детали?

– Детали деталей.

– Осторожно! В деталях Диавол!

– Не только...

– Кончай метафизику!
– начинает бурлить Мазурок. Он, как ребенок непомерно разросшийся, розовый и с отростком, болтаемым под водой. Адам сидит, держа спину, как юноша с картины эпохи Возрождения. Плечевой пояс на зависть, спина - треугольник.

– Залезай к нам, мальчишник устроим!

– Что вы пили?

– Еще ничего. Сессию сдали, теперь разлагаемся... Парень с дзеукой, музыки не надо!
– Он хватает Адама как бы за буфера - за пару выпуклых грудных мышц.

– Новую жизнь начинает, - объясняет Адам.
– В Израиль любовь улетела.

– Ну да?

– Перед Новым годом.

Кажется абсолютно невероятным, что можно покинуть этот скованный морозом город-остров. В миллион прозябающих душ.

– Ничего, - говорит Мазурок.
– Отомщу. Стану позором этой семьи. Вроде тебя, Александр.

– Чем же это я позор? Зарплату домой приношу.

– Агенты доносят: с фабричными крутишь.

– Фабричные тоже умеют?

– Не хуже домработниц.

– Даже по-французски ? Смотри, краснеет! Твоя мамаша говорит...

Адам топит Мазурка с головой. Но поздно.

Ясно теперь, откуда ветер дует...

С предварительным стуком горничная, вносит телефон и стоит с ним, деликатно косясь в зеркало, пока Мазурок беседует, предварительно вытерев руку о льняной передник, расшитый национальным узором.

– Ладно, - говорит.
– Перезвоню, мы в ванне тут лежим. Нет, с мужчиной... А представь!

Отдав трубку:

– Стенич приглашает.