Фата-Моргана 2
Шрифт:
Когда локон коснулся щеки, ее руки легким движением взлетели вверх, и она спрятала локон под тюрбан движением, очень похожим на человеческое, и опять опустила голову на руки. И ему показалось, что она украдкой глядела на него сквозь глубокие тени своих пальцев.
Смит сделал глубокий вдох и провел рукой по лбу. Необъяснимое мгновение прошло так же быстро, как и наступило – слишком быстро, чтобы он мог его понять или проанализировать.
– Надо кончать с сегиром,– сказал он неуверенно сам себе. Неужели он вообразил себе ярко-красный локон? В конце концов, она – всего лишь красивое, коричневое существо женского пола, одна из многих представительниц получеловеческих рас, которые
Он засмеялся нервным смехом.
– Конечно! – сказал он.– Я не ангел, но где-то должна быть граница. Вот! – Он подошел к кровати, нашел несколько одеял в беспорядочной куче вещей и бросил их в дальний конец комнаты.– Ты можешь спать здесь!
Она молча поднялась с пола и начала раскладывать одеяла, и каждое ее движение выражало непонятное смирение животного.
Этой ночью Смиту приснился странный сон. Ему приснилось, что он проснулся в каком-то помещении, наполненном тьмой, лунным светом и движущимися тенями, так как ближайший спутник – луна Марса несся по небу, а тьма на планете под ним была заполнена беспокойной жизнью. И что-то – какое-то безымянное, невероятное существо – обвилось вокруг шеи… что-то похожее на мягкую змею, влажное и теплое. Оно лежало свободно и легко на его шее – и тихо двигалось, очень тихо, с легким, нежным нажимом, от которого по его нервным клеткам проходили липкие волны восторга, опасного восторга – сильнее, чем физическое наслаждение, более глубокого, чем духовная радость. Эта мягкая теплота гладила его со страшной нежностью, проникая вплоть до глубочайших уголков его души. Он был от него в таком восторге, что совсем ослабел, но все же знал – это мгновенное знание возникло из глубин невероятного сна,– что нельзя затрагивать душу. И вместе с этим откровением его охватил ужас, и восторг превратился в отвращение, ненавистное, омерзительное,– но все же в высшей степени приятное отвращение. Он попытался поднять руки и оторвать от шеи это чудовищное существо – но попытался это сделать лишь вполсилы, так как, хотя его душа испытывала отвращение до самых своих глубин, тело пронизывал такой восторг, что руки почти отказывались сделать это. Но когда он все же сделал попытку поднять руки, по нему пробежала ледяная дрожь, и он понял, что не может двигаться – его тело лежало совершенно неподвижно под одеялом, как живой мрамор, по жилам которого пробегал бешеный восторг.
Отвращение охватывало его все сильнее, в то время как он боролся против парализующего сна – борьба души против вялого тела – титаническая борьба, пока светлые полосы не пробили пульсирующую темноту, собравшись вокруг него и окутывая его, и пока он не впал в забытье, переходящее в сон.
Когда на следующее утро его разбудил сияющий солнечный свет, проникающий сквозь чистую, тонкую атмосферу Марса, Смит полежал некоторое время в постели и попытался вспомнить, что ему приснилось.
Сон был явственнее, чем действительность, но теперь он уже не мог точно припомнить его – разве что сон был приятнее и ужаснее всего, что он пережил в жизни. Некоторое время он лежал в постели и гадал, как вдруг какой-то тихий шорох в углу прервал его мысли, он сел и увидел девушку, которая лежала на своей постели, свернувшись, как кошка, и смотрела на него круглыми, серьезными глазами. Он с жалостью посмотрел на нее.
– Доброе утро,– сказал он.– Я видел дьявольский сон… Ну, хочешь есть?
Она молча покачала головой, и он мог бы поклясться, что в ее глазах сверкнули украдкой странные, веселые искорки.
Он потянулся, зевнул и прогнал сон из своей памяти.
– Что мне с тобой делать? – спросил он и стал думать о предстоящем.– Через день-два я уеду отсюда, а взять тебя с собой я не могу, понимаешь. Откуда ты, собственно, приехала? Она снова покачала головой.
– Не хочешь сказать? Ну, это твое дело. Ты можешь оставаться здесь, пока я не сдам комнату. Тогда тебе придется заботиться о себе самой.
Он опустил ноги на пол и взял свою одежду.
Десять минут спустя он уже прилаживал свое лучевое ружье у пояса и тогда обратился к девушке.
– В коробке на столе пищевые концентраты. Их должно хватить до моего возвращения. И будет лучше, если ты опять запрешь дверь, когда я уйду.
Невозмутимый взгляд ее больших глаз был единственным ответом, и он не был уверен, поняла ли она его, но дверь она заперла так же, как и накануне, когда он вышел, и, слегка ухмыльнувшись, он стал спускаться по лестнице.
Воспоминание о необычном сне, приснившемся ему в последнюю ночь, оставило его, как обычно и бывает в подобных случаях, а когда он добрался до улицы, то совсем забыл о девушке и обо всех событиях вчерашнего дня, которые были вытеснены насущными потребностями сегодняшнего.
Все его внимание было поглощено делом, ради которого он прибыл сюда. Он так усиленно занимался своими делами, что все остальное не находило места в его мыслях, и с той минуты, как он вышел на улицу, и до того момента, когда он вечером возвращался домой, каждый его поступок имел серьезные причины: но если бы кто-либо в течение дня следил за ним, то ему бы показалось, что он бессмысленно разгуливает по Ландаролу.
Смит потратил по меньшей мере два часа на то, что праздно шатался у космодрома и наблюдал сонными бесцветными глазами за космолетами, которые прибывали и стартовали, рассматривал пассажиров, которые прилетали и улетали, грузы, ожидающие отправки, погрузку – особенно погрузку.
Он еще раз прошелся по барам города и выпил в течение дня немало разнообразных напитков, он вел праздные разговоры с мужчинами всех рас и миров, как правило, на их языке, поскольку Смит славился среди своих современников знанием языков.
Он слушал сплетни с космических орбит, новости с дюжины планет о тысяче различных событий. Он услышал последний анекдот об императоре Венеры, последнее сообщение о китайско-арийской войне и новейшую песню прямо из уст Розы Робертсон, которую обожал каждый мужчина на цивилизованных планетах, называя ее "Роза Джорджии". День оказался вполне удачным, в том что касалось его личных целей, и лишь поздно вечером, когда он уже возвращался домой, мысль о коричневой девушке, оставшейся в его комнате, начала в открытую овладевать им, хотя целый день она бесформенной и подавленной ютилась на дне сознания.
Смит не имел ни малейшего понятия, чем она могла питаться, но он все же купил банку нью-йоркских ростбифов, одну банку венерианского лягушачьего бульона, дюжину яблок и два фунта того салата с Земли, который так хорошо произрастает на плодородной почве каналов Марса. Он думал, что в этом широчайшем ассортименте продуктов она, наверняка, найдет что-нибудь для себя, и, поднимаясь по лестнице,– его день прошел очень удачно – напевал про себя "Зеленые холмы Земли" удивительно приятным баритоном.
Дверь была заперта, как и в прошлый раз, и ему пришлось слегка постучать сапогом по нижним доскам двери, так как руки у него были заняты. Она открыла дверь со свойственной для нее осторожностью и смотрела на него в полутьме, когда он, спотыкаясь, шел со своей поклажей к столу. В комнате опять не было света.
– Почему ты не зажигаешь свет? – спросил он раздраженно, после того, как ударился ногой о стул, стоящий около стола, пытаясь положить на стол свою поклажу.
– Светло… и темно… все равно… для меня,– пробормотала она.