Фатальная ошибка опера Федотова
Шрифт:
Наверно, мое отчетливое желание прибить ее на месте, отражается во взгляде, потому что Захарова меняется в лице и… И облизывает в волнении губы.
И мне настает пиздец.
Сдерживаемая с диким напрягом все это время пружина наконец-то лопается, и я теряю полностью рассудок.
Только этим, полной потерей человеческой сущности, я могу объяснить то, что происходит дальше.
Потому что, вместо того, чтоб отпустить эту ядовитую дрянь и забыть про нее навсегда, я со стоном мученика вжимаюсь в ее губы жадным, безумным совершенно поцелуем!
И в ту же секунду ощущаю, как все звезды в небе ко мне летят! Чтоб перед глазами вспыхнуть! В голове от них становится ослепительно светло, словно от взрыва сверхновой, я сжимаю Захарову сразу везде, с упоением кусаю, целую, вылизываю послушно распахнувшиеся под диким напором губы, не желая даже думать о том, что Захарова может быть этому не рада. Потому что похер мне на ее радость! У меня сил уже нет это все терпеть! Сдерживаться! Сжимать внутри эту пружину!
Нет сил!
Не знаю, что бы я делал, если б Захарова сейчас выразила мне свое четкое и однозначное “нет”.
Тупо думать, что способен на насилие, но… Но, блять, ничего не могу гарантировать! Раньше — мог! Но не сейчас. Только не с этой бесячей дрянью!
К счастью, Захарова не собирается мне препятствовать. Она, в первое мгновение оторопев от моего напора, вскоре принимает правила игры и даже переигрывает своего учителя! То есть, меня!
Целует жарче, подается вперед со стоном, сладким таким, мучительным, от которого все внутри вибрирует в предвкушении того, что будет. Обязательно будет. Прямо сейчас будет!
Торопясь, задираю форменную юбку на талию, провожу пальцами по белью… И все внутри ликует. Мокрая же. Хочет. Бля-а-адь… Разорву ее сейчас! Точно разорву! Только…
Скольжу ладонями выше, жадно обхватывая самые охеренные в мире титьки, едва помещающиеся в ладонь, тяжелые, полновесные… И на это надо посмотреть! Срочно!
Дергаю форменную блузу, едва не срывая пуговицы, и Захарова перехватывает мои ладони:
— Подожди… Подожди… Я сама, сама…
И действительно быстро расстегивает кнопки на груди, распахивает полы рубашки… И у меня захватывает дух. Потому что, упакованная в простенькое гладкое белье, ее грудь невозможно, нереально хороша! Словно два холма сладчайшей, белейшей, пышнейшей сахарной ваты… Ох, я их сейчас оближу!
И облизываю, и сжимаю, и глажу, рыча от возбуждения и кайфа.
Моё, моё, всё моё, блять! Никому не отдам! Никому!
Кладу ладони на задницу Захаровой, подкидываю вверх, заставляя обнять себя ногами, чтоб удобней было.
В кабинете оперов дивана нет, только два стола и стулья, на которые опасно для жизни садиться. И уж сексом точно нельзя заниматься на них, неоднократно проверено и даже не мною.
Так что лучше у двери. Стоя. Ничего, мы не гордые. Тут начнем, дома продолжим.
Потеряв раз и навсегда тормоза по отношению к Захаровой, я понимаю, что теперь хер с нее слезу, пока не наиграюсь, пока полностью не вымещу на ней весь свой дичайший полугодовой недотрах, состояние перманентного стояка в ее сторону и свои дикие мысли на эту тему. А! Еще гребанные потные сны, утерянную окончательно честь офицера и положенный полноценный хер на свое мужское слово не трогать эту дрянь ни при каких обстоятельствах.
За все проебанное достоинство мне необходима теперь компенсация. Качественная, мать ее.
И потому Захарова попала.
Она, кажется, и сама понимает, насколько попала, особенно, когда видит, как я, чуть придерживая ее за задницу одной рукой, второй расстегиваю ширинку и выпускаю на волю звенящий от напряга член.
Глаза Захаровой в этот момент широко распахиваются, губки тоже, вызывая во мне дичайшее желание поменять позу и выебать ее в рот.
Очень хочется.
Но потом, всё потом. Оставлю этот приятный процесс на другое время. А пока что слишком прет от желания ее выебать. Просто и незатейливо.
— Послушай, Вов… — облизнувшись, начинает она внезапно лихорадочно шептать, чуть-чуть упирая пальцы мне в плечи, не отталкивая, просто притормаживая, — я…
И вот сто процентов, нихера хорошего мне сейчас не светит услышать!
Потому что эта дрянь, походу, решила меня продинамить! Чего-то подобного я и ожидал. Не может все быть гладко! Это Захарова же!
И, понимая, что, если она скажет “нет”, то мне все же придется тормозить, чтоб не опускаться до уровня животного уже окончательно, я изо всех сил мешаю ей.
То есть торопливо вжираюсь в раскрытый для разговора рот губами и одновременно, чуть отогнув нихера не мешающие трусы, мягко, но неотвратимо насаживаю Захарову на себя.
Мне настолько сейчас хочется словить кайф от ее влажной доступности, что ощущение, будто дело идет туговато, остается где-то на задворках сознания. На первое место выходит ослепительное наслаждение от того, как сильно, как клево сжимает она меня внутри! Правильно очень! До звезд перед глазами!
И на фоне этого фейреверка кажется странной реакция Захаровой, которая взизгивает мне в рот, жестко прикусывает губу, до крови, и выгибается, упираясь затылком в дверь и зажмуриваясь до слез.
Несмотря на офигенное удовольствие от того, какая она внутри горячая и тесная, замираю, торможу себя, смотрю ей в лицо, не понимая, что происходит. Больно ей, что ли? Нет, я парень не маленький, но не до такой же степени. Она же не… Да не…
Смотрю внимательней в искаженное болью лицо, и спина потом холодным покрывается.
Да нет… Ну нет! Нет!
— Захарова, блять… — тоном убийцы хриплю я, — только не говори, что ты целка!
Она открывает глаза, смотрит на меня уже вполне осмысленно и мягко облизывает испачканную в моей крови губу. И улыбается, сучка!