Фатальная ошибка опера Федотова
Шрифт:
У меня щетина за полсуток отрастает дико, явно, если б трахал, то все щеки и губы были бы красные… А у Захаровой как было? Не помню нихера… Не смотрел. Верней, смотрел, но как-то… Не туда, наверно. Губы помню. Пухлые, кукольные. Щеки чуть красные. Но это от ярости могло быть…
Если трахал, то должны были остаться следы на бедрах, я свои лапы железные знаю, особенно в коматозе если, то вообще же не сдерживался… Почему не проверил сразу? Дурак…
Обиделся, дурак…
Надо
Если не было ничего, это один разговор.
А если было?
А у меня с собой резинок не было…
И чего?
Тянет застонать и треснуться башкой о стол.
Дурак ты, Федот, какой же дура-а-ак… Надо же так лажануть-то…
– Федот, ты чего там? – Вадик, уже нагруженный своими экспертными прибамбасами, пляшет у двери, – давай! Нам еще полчаса до Запанской трястись!
– А какого это хера? – уточняю я, отрывая задницу от стула и проверяя по карманам комплектность, – не наш же участок?
– Там, походу, мокруха. Двойная. Местные глянули и сразу нам ее подарили.
– Щедрые какие…
– Ага, перекрестились, наверно, от радости…
– А от следствия кто сегодня?
– Так Захарова.
– Блять…
Глава 9
– Асенька, а ты сегодня до конца? – игривый голос моего коллеги, Корниченко Игоря, дико отвлекает от работы. Причем, почему-то именно меня, хотя клеится он к Захаровой, и, по идее, ей должно быть неприятно.
Злюсь, кошусь на скромно сидящую в уголке у стола и заполняющую протокол Захарову, отворачиваюсь.
Просто, чтоб не спалила, что пялюсь.
Хотя, она, странное дело, вообще за все то время, что мы сидим тут, в компании экспертов, криминалистов, парочки понятых, постоянно бегающих туда-сюда полицейских на подхвате и двух трупов, на меня ни разу не посмотрела.
Верней, не так. Смотрела, но как-то… Не так. Неправильно. Странно.
И эта странность, которую я не мог нормально разложить в башке на составляющие и понять, в чем она, собственно, заключается, бесит и выводит из себя.
И Захарова, в ее форменной узкой юбке, бесит. Какого хера опять в форме? Следаки вполне могут в штатском лазить, как и опера… Так нет же, таскает постоянно эти юбки, эти рубашки, галстуки эти! Бесит!
И пучок волос, аккуратный такой, открывающий вид всем, кому это нахер не нужно разглядывать, на длинную шею и несколько выбившихся из прически локонов. А еще у нее уши не проколоты. И мочки такие нежные-нежные, словно прозрачные даже…
И вот на кой хер я опять на нее засмотрелся-то?
И не только я, не только!
Корниченко, тварь такая, круги нарезает вокруг
И, главное, эта дрянь все принимает! С таким видом прямо королевским! Разрешающим. Принцесса, блять, голубых кровей.
Отворачиваюсь, в голове флешбеками опять – она на фоне окна, декольте, влажные губы…
Сука!
Сука-сука-сука-сука!!!
Да чего меня так клинит на ней?
Кажется, скриплю зубами, потому что понятая, женщина средних лет в халате и теплой шали на плечах, испуганно косится на мою, наверняка, перекошенную рожу и пытается отсесть подальше.
– Асенька… – опять вкрадчиво шепчет Захаровой Корниченко, и я не выдерживаю:
– Корниченко, ты поквартирный сделал?
– Отправил людей, – солидно кивает он, не отрывая, сука такая, взгляда от затылка Захаровой, низко склонившейся над протоколом.
И заводя меня этим неимоверно.
Кидаю взгляд на ползающих по кухне криминалистов, затем коротко командую:
– На выход, Корниченко.
– А вы, товарищ капитан, не забываетесь? Мы с вами в одинаковых званиях, – обидчиво задирает подбородок Корниченко, напоминая мне этим независимым и глупым движением горбоносого верблюда. Того и гляди, плеваться начнет!
– В одинаковых, верно. Но я по должности старше, – ласково скалюсь я ему фирменной безумной крокодильей улыбочкой, – на выход! Нехер тут устраивать игрульки.
– О чем это вы, товарищ капитан? – все так же по-верблюжьи поджимает губы Корниченко и стреляет взглядом на Захарову, не оторвавшуюся от своего занятия ни на мгновение. Словно вообще тут у нее, над аккуратно причесанной макушкой, не происходит особенного.
– О том, что следователь может ошибиться в протоколе, и нам потом прыгать и собирать недостающие данные.
– Следователь не собирается ошибаться в протоколе, – неожиданно говорит Захарова, все так же продолжая писать, мы с Корниченко смотрим на нее, ожидая продолжения.
Захарова ставит точку, перепроверяет написанное, затем передает понятым:
– Ознакомьтесь и распишитесь.
И, пока они изучают документ, поднимает на нас с Корниченко спокойный, равнодушный даже взгляд. И я опять ловлю себя на том, что сегодня какая-то хрень происходит. Слишком она тихая. Обычно Захарова кучу эмоций выдает, все время или улыбается, или серьезная, или задумчивая, или еще какая, но в любом случае лицо никогда у нее не было таким вот пустым, отстраненным, как сейчас. Красивая восковая кукла. И глаза – пуговицы.