Фатальный Фатали
Шрифт:
Паскевич долго понять не мог: Ага-Мир-Фаттах и - Варшава! Может, к конникам-шиитам, славно порубали бунтовщиков, им только брось клич!
– Что ж это?! Переводчика не надо - сын мой выучился!
– И пошли обиды - комендант, наиб коменданта, тянут, отбирают, грабят! И это - за его верность и преданность? А разве не он помог сформировать шиитские конные полки в турецкую войну, чтоб били проклятых суннитов?
Паскевич окрылен победой над восставшими, и ему не откажут! "Что-что? Рай?! А казна? А эта орава чиновников? А эти войска? И конные полки? Кто их накормит? Я? Или князь-граф? Может, барон? И точно: восемьсот червонцев с базаров! Две с половиной тыщи с кишлаков, эйлагов, пастбищ! Рай? Он что же, как у него здесь, в
– крутит у виска пальцем.
– Ну да, как же рай без бани? И. без мыла? Разрешили строить красильни, чтоб врата рая выкрасил, а в казну - налоги! Уже подсчитаны Минфином! А начнет артачиться, и не то ему устроят, вы знаете наших!"
И вдруг горит дом мучтеида в Ширванской провинции. Командировали туда для особого секретного дознания офицера корпуса жандармов, но улики ведут к коменданту. Закрыть дело!
И новый пожар - дом в Тифлисе. И сгорают в бушующем пламени семеро из его большой семьи. Месть? "Я просил, чтоб взяли меня на некоторое время в Россию! Или увольте на паломничество в Мекку!"
Сгорело все: и деньги, и ценности, и ковры, и одежда, и книги - лишь пепел! Из казны выданы деньги в долг, а просьба о паломничестве отклонена.
И проверить: все так же верен или угасла вера? разрешили - одному, без семьи, отправиться на поклонение в Мешхед, затем в Исфаган, чтоб приобрести, как просит, "некоторые книги, побывать в Тавризе и продать недвижимое имущество и вырученные деньги употребить в уплату долгов". Вскоре вернулся, угрюмый, молчит, нет ему покоя здесь и нет веры там, на родине. Что подскажешь, князь-граф?
"Одним уже переселением он расположил в пользу нашу закавказских мусульман Алиевой секты. Его добровольный переход переменил закоренелые и вредные понятия мусульман относительно христианского над ними владычества и установил на Кавказе весьма выгодное для нас равновесие между сектами Алиевой, шиитами, и Омаровой, суннитами. Известно, с каким успехом Кази-мулла некогда вооружил противу нас дагестанские племена Омаровой секты, но мусульмане, последователи Алия, не только не соединились с ними, но стали в ряды наши противу изувера. Благоразумие требует, чтобы мучтеид был выведен из стесненного положения, и тогда мусульмане увидели бы, что мы умеем ценить заслуги тех, кто для пользы России жертвует своим отечеством".
Надо снова в Варшаву, к Паскевичу: "Дозволь приехать для личных объяснений!" Письмо, отправленное по почте (??), попало к императору: "Пусть передаст, что имеет пересказать, на бумаге генералу от инфантерии Головину или письменно - мне".
– Что ж, вот мои последние требования: если одна просьба не будет удовлетворена, да, да, так и запишите, Фатали! то я облачусь в дервишеский отшельнический наряд и покину белого царя, отправлюсь скитаться по белому свету! Так тебя и выпустят! Построить дом! Поблизости дома мечеть с училищем! Дозволь выписать из-за границы книги без задержания их в таможнях и дать денег на покупку книг, разрешив отправиться для покупки оных в Багдад и Стамбул, и привезти их прямо в цензурный комитет в Санкт-Петербург; живущего у него в услужении российского еврея вместе с женою и двумя малолетними детьми не отправлять в числе прочих евреев в Россию! Вот, кажется, и все!
– Отец, еще: купленную воду, вытекающую из реки, дозволить провести к дому и выстроить бассейн; а также пожаловать казенную баню!
– Еще дома нет!
И другой сын:
– И мать говорила: "Списать частные твои долги!"
Снова первый сын:
– А как же со сгоревшими звездой и медалью и бриллиантовыми украшениями; а также с двумя драгоценными кинжалами, пожалованными тебе государем?
А ну выясним, так ли нужен он нам, как расписывает Паскевич? И как он ценен в Персии, откуда напросился к нам? Головин пишет полномочному министру при персидском дворе и генеральному консулу в Тавризе; да, шахский двор не питает к
– Скажите мучтеиду, Фатали, что высочайшая воля государя для меня священна, и я не вправе входить к нему с новыми представлениями. Но кое-что мы удовлетворим. Орденскую звезду заменим, а что до алмазных знаков ордена святой Анны, то нет-с. Ибо что же, мучтеид разве не помнит, что мы их ему возвратили?!
Мучтеид будто понял что-то важное, очень существенное: "И он тоже?!" И выскочил молча.
Куда сбежишь, мучтеид? Империя большая, но клетка! "Находясь за границей, он может быть вреден нам по влиянию своему на умы последователей Алия. Не изволите ли найти полезным поручить нашей миссии употребить старание к склонению его возвратиться в наши пределы, обнадежив..."
И Фатали переводит новое прошение мучтеида: "Основание преданности моей нисколько не поколебалось. Но какое горе свалилось мне на голову! Дети мои по стесненным обстоятельствам и беспомощности отправились в отечество, но в одну ночь - расследуй, государь!
– не ропщу, отравленные, скончались оба. Происшествие сие так поразило меня, что, оторвав сердце от всего мирского, я предпринял путешествие. Но в странствии моем ваш полномочный министр внезапно известил меня о милосердии Вашего Величества. Пустившись в обратный путь, в Тифлис, я прибыл в Тавриз. И тем тягче становились воспоминания о смерти детей. Я не могу представить себе Тифлиса с окрестностями, напоминающими мне о детях. Нет мне возможности жить здесь и нет мне возможности жить там, у вас. Удостойте повелеть, чтобы семейству моему разрешено было приехать из Тифлиса в Тавриз".
Воронцов (уже Воронцов?!) любит иметь под рукой на непредвиденные случаи, особенно на Кавказе, людей. Вот и Ханыков, знаток Востока, пригодился, чиновник по особым поручениям; и его сиятельству князю была инструкция свыше: поручить Ханыкову разведать секретно о находящемся за границей Фаттахе, бывшем некогда, порядочно лет ведь прошло, при "тифлисском" мучтеиде; за давностью лет даже забыто, что вождь мусульман-шиитов всего закавказского края! не имеет ли влияния на единоверцев подвластного наместнику края, а главное, не состоит ли в письменных сношениях с духовенством дагестанским, с Шамилем?
Так уже заведено: если какие неуспехи - отыскивать причины вовне. Ханыков - чиновник, но ему поручено дело, к которому не лежит душа, и он в мыслях, ибо задание секретное, поделился с Фатали, облегчил душу, а потом и позабыл о неприятности миссии и, как водится, проявил такое неуемное рвение, что Фатали, тоже не высказываясь вслух, ибо, хоть и известно, с какой целью поехал Ханыков, но есть чиновничья этика, к тому же оба востоковеды, - долго пребывал в оцепенении; и Ханыков честь имел почтительнейше представить на благоусмотрение его сиятельства собранные сведения; он знал, чего хочется князю, постарался, как это тоже водится издавна, чтоб его наблюдения отвечали хотению начальства; тогда оно в который раз удостоверится в своей прозорливости и выкажет благорасположение к подателю докладной, то есть к Ханыкову, ибо тот укрепит князя в его интуитивном провидческом чувстве и глубинном знании истинного состояния дел; надо чуть-чуть переакцентировать известные факты, и то, что казалось ало-ярким и привлекательным, сгустить настолько, чтоб краски слегка потемнели:
"Перешедши в Россию, он значительно утратил свою важность в Персии как человек, предавшийся неверным исключительно из видов корысти... причуды его слабоумия! превратить свой дом в райский уголок.
– А ведь в Тифлисе сад мучтеида разросся: парк!
– Нет, он решительно никакого влияния на персиян не имеет - вот результат его преступного поведения, навлекшего на него справедливый гнев государя: "исключить из российского подданства и запретить въезд в наши пределы"! зря его князь-граф защищает!