Фатум. Том второй. Голова Горгоны.
Шрифт:
– Глупец! Нисколько, если хочешь получить мое благословение.
– Нет, падре! Нет! – горячо возразил майор. – Тогда примите эти золотые как наше с Терезой пожертвование на храм.
Он насильно всучил деньги в широкую ладонь и заключил:
– Я обещаю последовать вашему совету, отец Игнасио.
– Да оградит вас Господь от укусов судьбы и эль куэбра де каскабель54.
Глава 9
Ночь черной кошкой стояла за окном. Один глаз ее был хищно зажмурен, другой круглой желтой луной смотрел на затерявшуюся среди гор миссию. Тьма таращилась на древние горы, похожие на уснувших вповалку медведей, заглядывала в хижины, точно хотела выкрасть из колыбели дитя.
В лучшей комнате, что сыскалась в Санта-Инез, на сундуке, рядом с широкой кроватью в медном тазу пузатились фрукты. Ждал своего часа кувшин с рубиновым вином и стопка хрустящих лепешек, увенчанная тушеным фазаном и зеленью.
Тереза и Диего молчали. Цыганский шелк ее локонов ласкал его лицо, разрешая все вопросы.
Он лежал и не верил самому себе, что настал час, и они опять вместе. Сейчас де Уэльве верилось, что он был, право, влюблен в Терезу еще до того, как Фатум направил его в Новый Свет. Он вспоминал и улыбался: как делал ей шутливые признания тогда, давным-давно, в таверне, под стук пивных кружек и разухабистое пение хмельных посетителей. Под маской уставшего Диониса он оказывал ей знаки внимания, а сам боялся услышать ее смех и горделивый отказ.
«Иисус Мария! Ведь ни одну, решительно ни одну женщину по обе стороны Атлантики я не желал столь сильно; ни с одной не был столь долго, не проявил столько неж-ности!»
Тысячу раз он давал себе шпоры, боясь привязанности и хомута постоянства, тысячу раз заклевывал себя вопросом: любит ли он, задыхаясь от многократного сомнения, но нет… Любовь настигла и поглотила… Любовь, которую он избегал и боялся; любовь, за которую он дрался; любовь, кою отныне не хотел терять.
Наконец-то сердце его познало покой, но странно… Стоило ему посмотреть на любимую, заговорить, как что-то начинало першить в горле… Он не мог уверовать в возможность дальнейшего счастья. Оно виделось ему зыбким песчаным замком…
Губы Терезы качнула улыбка. Она отчего-то припомнила неоконченный разговор на тропе у подножия Сан-Мартина:
– Помнишь, – она приподнялась на локте. – Я спросила, а ты не ответил?
Он улыбнулся, обвел пальцем округлость смуглой груди и, взяв за журавлиную шею кувшин, налил вино в бокалы:
– И что же я «не ответил»?
– Ты не сказал, где девушки лучше: в Мадриде или Мехико?
Майор умел с честью выходить из разного рода переделок, отделываясь шутками; точено, как умели немногие, задрапировав их комплиментами, но тут… Он хмыкнул, делая вид, что беспечно потягивается.
– Эй, я знаю эти фокусы! – ее брови нарочито обиженно сбежались.
– Ну… это с какой стороны посмотреть, – лукаво протянул де Уэльва, – и да, и нет. Пожалуй, всё зависит, ко-гда и кого последний раз видел…
– Ах, вот как! – Тереза грозно поднялась над ним, сев на колени. – Интересно! И кого вы последний раз видели?
Но ответа на свой повторный вопрос она так и не услышала. Диего опрокинул ее на спину, и они вдруг ощутили себя во власти той сладкой волны, что толкала их плоть раствориться друг в друге.
– Съешь меня, – горячо прошептала она. – Не щади… Крепче, крепче… я хочу тебя… Ну же!
* * *
Минула полночь. Отблески очагов – желтые, оранжевые, карминовые, столь согревающие душу, точно дружелюбные фонари, приветствующие блудного сына, – угасли. Шум голосов смолк. Сон и тишина сковали Санта-Инез. Лишь из дома коррехидора доносились залихватские трели сержанта Аракаи. Испытания и тревоги вконец измучили неугомонного Винсенте.
«Забавный старик», – подумал дон, прислушиваясь к голосу ночи. Внимая богатырскому храпу, он представил его обладателя дрыхнущим на солдатском рундуке, наверняка в сапожищах и шляпе, привалившись тяжелой головой к косяку.
Сон, хоть убей, не шел. Терези давно спала. Майор осторожно поправил сбившееся с ее плеча одеяло. От нее приятно пахло родным, теплым… И Диего захотелось крепче прижаться к сему теплу, уткнуться в него с головой и замереть, слушая колыбельную песню цикад… Но он не сделал этого: уж больно сладко, приоткрыв малиновый рот, спала его милая, и было жаль спугнуть ее покой.
В неверном свете, падавшем от окна, он различал очертания предметов, стоявших в комнате: колченогие табуреты в углу, скелет кресла без подушки и гобелена; большое распятие на стене и что-то еще у двери, напоминающее свернутые в рулон шкуры или циновки.
«Странно… – днем он совсем не обратил на этот хлам внимания. – До того ли было?..»
Диего повернулся на другой бок, спиной к Терезе, глубоко вздохнул. По пыльному стеклу окна мягко шуршали ветви оливы. Неожиданно для себя он уснул, но, погружаясь в мир сновидений, отметил, что всё-таки доволен судьбой: в его кубке жизни доброе вино, и пьет он его сполна.
Глава 10
Была глубокая ночь, когда черный силуэт, на миг приникший к шершавому камню крепостной стены, хищно сорвался вниз. Некоторое время пришелец напряженно стоял, хватая запахи и звуки, после чего, качнувшись, ходко растворился во тьме. За воротами миссии с подвывом тявкнул койот, из леса ему аукнулась ночная птица хриплым и горьким плачем.
Диего проснулся внезапно, так же, как и уснул. Он был почти не в состоянии понять, где он и что случилось. Казалось, что голова его превратилась в наковальню, по которой с лязгом хаживал молот. Он до хруста сцепил зубы: где-то там, в глубинах мозга, токал угасающий внутренний голос, минутой ранее грянувший кавалерийской трубой: «Берегись!» Все чувства напряглись и свернулись в тугую пружину; нервы звенели, ощущая присутствие чего-то, что за последнее время ему приходилось ощущать не единожды. Это был запах зла, только ныне он жег ноздри как никогда.
Запах стал физически ощутимым, будто превратился в незримую обволакивающую рубаху. Майор осторожно откинул одеяло и только теперь сообразил, отчего кожу его щипал холод: миссию затопила немота. Густая и плотная, как вата, – немота могилы.
«Madre Dios! Какая тишь!» – мысль, как почудилось майору, гремящим эхом прокатилась по всему дому.
Пальцы на ощупь скользнули по гарде и сомкнулись на рифленой рукояти шпаги. Слух ранил крадущийся скрип шатких ступеней, ведущих к их комнате. Скрип был до потрясения явным. Однако Диего медлил. Дом снова молчал, по-прежнему царило безмолвие, но теперь в нем, похоже, таилась неведомая сила.