Фауст

Гёте Иоганн Вольфганг

Страшный шум свидетельствует о приближении солнца.

Ариэль

Слышите, грохочут Оры! [113] Только духам слышать впору, Как гремят ворот затворы Пред новорожденным днем. Феба четверня рванула, Свет приносит столько гула! Уши оглушает гром. Слепнет глаз, дрожат ресницы, Шумно катит колесница, Смертным шум тот не знаком. Бойтесь этих звуков. Бойтесь, Не застали б вас врасплох. Чтобы не оглохнуть, скройтесь Внутрь цветов, под камни, в мох.

113

Слышите, грохочут Оры! — Оры в греко-римской мифологии — богини времени, охраняющие небесные врата, которые они с грохотом растворяют, пропуская солнечную колесницу Феба.

Фауст

Опять встречаю свежих сил приливом [114] Наставший

день, плывущий из тумана. И в эту ночь, земля, ты вечным дивом У ног моих дышала первозданно. Ты пробудила вновь во мне желанье Тянуться вдаль мечтою неустанной В стремленье к высшему существованью. Объятый мглою мир готов раскрыться. Чуть обозначившись зарею ранней. В лесу на все лады щебечут птицы, Синеют прояснившиеся дали, Овраг блестящей влагою дымится, И сонная листва на перевале Горит, росинками переливая, Покамест капли наземь не упали. Все превращается в сиянье рая. А там, в горах, седые великаны Уже румянцем вспыхнули по краю. Они встречают день завидно рано, А к нам он приближается позднее. Вот луч сбежал на горные поляны, Вот он спустился ниже, пламенея, Вот снизился еще одной ступенью, Вот солнце показалось! Я не смею Поднять глаза из страха ослепленья. Так обстоит с желаньями. Недели Мы день за днем горим от нетерпенья И вдруг стоим, опешивши, у цели, Несоразмерной с нашими мечтами. Мы светоч жизни засветить хотели, Внезапно море пламени пред нами! Что это? Жар любви? Жар неприязни? Нас может уничтожить это пламя. И вот мы опускаем взор с боязнью К земле, туманной в девственном наряде, Где краски смягчены разнообразней. Нет, солнце, ты милей, когда ты — сзади. Передо мной сверканье водопада. Я восхищен, на это чудо глядя. Вода шумит, скача через преграды, Рождая гул и брызгов дождь ответный, И яркой радуге окрестность рада, Которая игрою семицветной Изменчивость возводит в постоянство, То выступая слабо, то заметно, И обдает прохладою пространство. В ней — наше зеркало. Смотри, как схожи Душевный мир и радуги убранство! Та радуга и жизнь — одно и то же.

114

Опять встречаю свежих сил приливом… — Этот монолог Фауста написан терцинами, стихотворным размером, заимствованным у итальянских поэтов (терцинами написана «Божественная комедия» Данте). Солнце воспринимается Фаустом как символ вечной и абсолютной правды, недоступной человеку; он полагает, что «правда» может быть видна человеку только в ее отражениях, в историческом бытии человечества (так же как глаз человека, не будучи в состоянии смотреть на солнце, воспринимает свет только на поверхности освещаемых предметов).

Императорский дворец

Тронная зала. Государственный совет в ожидании императора.

Трубы. Входят придворные всякого рода, великолепно одетые. Император восходит на трон, справа от него становится астролог.

Император

Привет вам всем. Вы в полном сборе Из дальних мест сошлись у трона. Мудрец уж занял пост исконный, Но нет шута на наше горе.

Дворянский сын

Он нес ваш шлейф, и вдруг, бедняжка, На лестнице упал врастяжку. Гуляку вынесли. Пузан Кондрашкой хвачен или пьян.

Другой дворянский сын

Но старому шуту мгновенно Преемник вызвался на смену. Нарядом — щеголь, но урод Такой, что оторопь берет. Пред ним у цели вожделенной Скрестил секиры караул, Да вот он: мимо прошмыгнул.

Мефистофель (на коленях перед троном)

Что ненавистно и желанно? Что нужно и не нужно нам? Что изгнано и под охраной? Что и сокровище и хлам? Пред кем в душе дрожат вельможи И кем пренебрегают вслух? Кто жмется к твоему подножью Верней и ниже всяких слуг? [115]

115

Загадка, задаваемая Мефистофелем («Что ненавистно и желанно?» до «Верней и ниже всяких слуг?»), предполагает разгадку: глупость.

Император

Здесь в ребусах нет недостатка. Ты лучше дай нам их разгадку. Ко мне стеклась вся эта знать Одни загадки задавать. Скончался шут мой приближенный. Смени покойного у трона.

Мефистофель всходит по ступеням трона и становится слева.

Ропот толпы

Вот новый шут — болтлив и смел — Тот был как чан — нам всем капут — На шею сел — пропал пузан, — А этот — жердь и тощ, как смерть.

Император

Вы в добрый час сошлись у трона, Могу порадовать собранье: К нам звезды неба благосклонны И нам сулят преуспеянье. Но точно ль совещаться надо И портить скукой и досадой Приготовленья к маскараду? Вот этого я не пойму. Но раз вы заседать решили, Я неохоту пересилю И слушаюсь. Быть по сему.

Канцлер [116]

Наисияннейшая добродетель Венчает императора. Лишь он, Верховной справедливости владетель, Осуществляет право и закон. Лишь он творит на свете правосудье, Которого так ждут и молят люди. Увы, все это попусту! К чему Душе беззлобье, широта уму, Руке готовность действовать и воля, Когда в горячке зла и своеволья Больное царство мечется в бреду И порождает за бедой беду? Лишь выглянь из дворцового окна, Тяжелым сном представится страна. Все, что ты сможешь в ней окинуть оком, Находится в падении глубоком, Предавшись беззаконьям и порокам. Тот скот угнал, тот спит с чужой женой, Из церкви утварь тащат святотатцы, Преступники возмездья не боятся И даже хвастают своей виной. В суде стоят истцы дрожа. Судья сидит на возвышенье, А рядом волны мятежа Растут и сеют разрушенье. Но там, где все горды развратом, Понятия перемешав, Там правый будет виноватым, А виноватый будет прав. Не стало ничего святого. Все разбрелись и тянут врозь. Расшатываются основы, Которыми все создалось. И честный человек слабеет, Так все кругом развращено. Когда судья карать не смеет, С преступником он заодно.

116

Канцлер — он же архиепископ, согласно обычаям Священной Римской империи, где должность канцлера обычно возлагалась на архиепископа Майнцского.

(После некоторого молчания.)

Я дело мрачно описал, Но ведь еще мрачней развал. Когда враждуя меж собою, Все ищут, на кого б напасть, Должна добычею разбоя Стать императорская власть.

Начальник военных сил

Не стало мирного приюта, Везде усобицы и смуты, Нужна жестокая борьба, А власть верховная слаба. Мещане в городской ограде И рыцарь в крепости средь гор Отсиживаются в засаде, Оказывая нам отпор. Нетерпелив солдат наемный И требует уплаты в срок. Не будь за нами долг огромный, Все б разбежались наутек. Но берегись дразнить наймита. Не тронь осиного гнезда! Они разграбят города, Им отданные под защиту. Во многих землях бунт в разгаре, А где не буйствуют низы, Не замечают государи Над ними виснущей грозы.

Казначей

Пришел конец союзным взносам. И денег никаким насосом Теперь в казну не накачать. Иссяк приток подушных сборов, У нас что город, то и норов, И своевольничает знать. Теперь в любом владенье княжьем Хозяйничает новый род. Властителям мы рук не свяжем, Другим раздавши столько льгот. Из партий, как бы их ни звали, Опоры мы не создадим. Нам так же чужды их печали, Как мы и наши нужды им. Кому теперь какое дело, Ты гвельф, или ты гибеллин? [117] Своя рубашка ближе к телу, Все за себя, всяк господин. У всех желанье стать богаче, На всех дверях замок висячий, Но пусто в нашем сундуке.

117

Гвельфы и гибеллины — две политические партии, сыгравшие большую роль в итальянской истории XI–XV веков; первые были сторонниками папства, вторые — сторонниками императорской власти.

Смотритель дворца

И я в таком же тупике. Пусть экономией мы бредим, Мы прямо к разоренью едем. Не знают меры повара. Олени, зайцы, гуси, куры, Поставки свежею натурой Не убывают для двора. Зато вина, к несчастью, мало. Где в прежние года, бывало, Переполняли нам подвалы Его отборные сорта, Теперь не то что мелководье, А нет вина совсем в заводе, Все выпили их благородья, И вот — ни капли, пустота. Пускай откроет магистрат Свой погреб нашей пьющей знати. Пусть напиваются и, кстати, В управе под столами спят. Пред всеми я один в ответе. А я ростовщику жиду Так много задолжал в году, Что по своей бюджетной смете Концов с концами не сведу. От недокорму чахнут свиньи. Хозяйство все по швам трещит. Спим на заложенной перине И даже хлеб едим в кредит.

Император (после некоторого раздумья)

А у тебя нет жалоб, шут?

Мефистофель

А место ли сомненьям тут? Какие жалобы возможны Средь этой пышности надежной, Когда держава так прочна, Когда твои войска готовы Разбить любые вражьи ковы, Когда усердия полна Трудолюбивая страна? Средь неба ясного такого Какая буря нам страшна?