Фавн на берегу Томи
Шрифт:
Учитель потупился и задумался. Ему казалось, что он получит тот же самый общий ответ, если задаст свой главный вопрос. Но он собрался с силами и задал его:
— Как мне освободиться от него, чтобы он более не издевался надо мной?
Старец беспокойно дернулся, но остался сидеть в углу, напряженно глядя в сторону.
— Он суть — веселящееся зло лесное, ужас на смертных наводящее. Первоначальный дух смуты, вечно скитающийся по лесам и полям прислужник и друг Денницы, — скороговоркой прошептал старик, и рука его задрожала сильнее, а в чутких глазах вдруг блеснул гневный огонь.
Теперь
— Как мне победить его, что должен я сделать? — молил старца Бакчаров.
Старик нервно застучал ладонью по лавке и заговорил еще торопливей, глотая слова:
— Богу — вера нужна, а не суета дел мирских! Видел я таких, как ты: людей учить вознамерились, о помощи людям радеете, а себе помочь не можете! Ходите, смутьяны, мытаритесь, выспрашиваете, обременяя совесть чужую, сами же зло за собой по пятам ведете и на города и веси наводите. Молитва Иисусова в сердце должна быть! Бог наш чистоты и ясности душевной требует, а вы засоряете души хитростями словосплетений диавольских!
— Так вот я и хочу ясности! Я же должен знать, с кем дело имею. Он ведь погубит меня!
— Давно все сие известно. От древних еретиков идет молва сия! Я — знаю! Зрел, зрел я твое чудище. Человеком, значит, себя называет. Ишь, чего удумал, враг лукавый, окаянный бес лесной! И кто послал тебя влачить его за собою и изливать яд его на души людские?
Бакчаров напряженно ловил его слова, но беглые фразы старца часто сбивались и перескакивали с мысли на мысль, и, наверное, большую их часть учитель просто не понимал и не мог запомнить.
— Ходит, ходит по лесам и долам злой дух Темночрев. Из века в век, вот уже тысячи лет, от самого Адама не имеет дух сей покоя. Как, как обуздать его? Никто не ведает. Он суть злая напасть на обуянных страстью к дщерям человеческим. Он и сам охотник до плотских утех и соития с человеками. Ждетждет не дождется он, когда Русь православная вновь, аки в древности, станет обиталищем леших и пастбищем всяческой нечисти, а он будет их пастырем. Часто творит он в среде людской смущения разные, устрашая людей своими искусными чародеяниями и кошмарами. Бывает столь яростен и свиреп, что и во гроб загонит грешника безо всякого покаяния. Куда бы ни поехал он, куда бы более ни сокрылся — все одно за ним следовать будет. А наипаче желает он обрушить грешника в юдоль мрака вечного…
— Нет мне спасения, — обреченно потупившись, проговорил Бакчаров.
— Должно устоять в свете, — возразил старец. — Верой, молитвой и добрым делом устоять. А коли не оставит тебя, то, как крест свой, прими его искушения. Через то и спасешься.
Старец медленно перекрестился.
— Не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго, — сказал он и вновь обратился к учителю:
— Свирепое, свирепое божество сей Пабн твой.
— А разве есть другой бог, кроме Пресвятой Троицы? — окончательно запутался Бакчаров.
— Апостол рече: Аще и есть тако называемые боги, или на небеси, или на земли, — яко есть боги мнози, и господие мнози, — но у нас един Бог Отец, из него же вся, и мы у него, и есть Господь
Он замолчал, глядя в сторону. Бакчаров смотрел на него с открытым ртом, и ему было страшно. Старик опомнился и медленно перекрестил застывшего перед ним учителя.
— Как имя у ангела твоего заступника на небеси?
— Дмитрий Солунский.
— Святый великомучениче Димитрие, моли Бога о нас! — перекрестился старец Николай, сунул руку под лавку и достал холщовый мешочек с чемто легким и шуршащим и, развязав, предложил учителю угоститься. Бакчаров сунул в мешок руку и вытащил ржаной сухарик.
— Спаси Господи, — удивился учитель подарку.
— Во славу Божию, во славу Божию, — укладываясь на той же скамейке, пробормотал старец. — А теперь затопи мне печурку, погрейся сам и ступай с Богом, — попросил он и, пока гость ковырялся с затопкой, мирно уснул, скорчившись на голой лавке под овчиной.
Бакчаров не хотел покидать старика и его убогую избушку. Так и уснул на полу у печи, укрывшись шинелью. Еще до рассвета тихо, чтобы не разбудить старца, он вышел на улицу и поежился от холодной ночи. Было свежо, и пахло рассветом, но учитель все же заставил себя спуститься к ручью, сесть на корточки, опустить руки в ледяную, ломящую пальцы воду и умыть припухшее, заспанное лицо.
Ясно и в то же время беспокойно было у него на душе.
В полдень того самого дня Бакчаров посетил местный магистрат, чтобы официально заявить о своей готовности приступить к работе, на которую его направило Министерство народного просвещения.
Магистрат представлял собой очень приличную спокойную деловую контору. Большой зал, тихо, как в библиотеке, обстановка имперской роскоши и благочиния. Кругом настольные лампы с плафонами цветного стекла, яшмовые приборы, лепнина на потолке, громадная, как перевернутая рождественская елка, хрустальная люстра, портрет государя размером с ковер и кокетливая горничная на высокой стремянке, бойко протирающая стекла пятиметрового книжного шкафа. Этакое чиновничье царство.
У Дмитрия Борисовича состоялся разговор с начальником отдела народного просвещения. Он поздравил учителя с выздоровлением, заявил, что наслышан о нем, и поставил перед фактом, что в субботу учитель читает открытую лекцию в университетской библиотеке на тему «Наука и сверхъестественное». Бакчаров подумал, что это давешний Адливанкин так за него постарался. Затем, так сказать, «для чистой формальности», начальник отдела попросил врачебное заключение. Это несколько обескуражило учителя, но он не подал виду и сказал, что завтра же постарается его занести.
— Простите, Дмитрий Борисович, чуть не забыл, — окликнул его начальник отдела. — Тут вам просили передать конверт, когда вы явитесь оформляться.
Бакчаров принял тугой пакет и убедился, что в нем деньги. Всего пятнадцать червонцев. Целое состояние.
— Кто это передал? — спросил он у начальника отдела.
— Некий господин. Он просил себя не называть.
— А он просил себя не описывать?
— Нет, господин учитель, этого он не просил, — честно признался чиновник и улыбнулся. — Одноглазый в купеческой шубе.