Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
В это же самое лето граф Станислав Август Понятовский вытворял в Петербурге примерно то же самое, что проделывал в Москве недоросль дворянский. Но объект вожделений Понятовского был гораздо деликатнее, да и приемы посла отличались от потемкинских воистину дипломатическим лукавством... 6 июля 1757 года, когда над Петергофом опустился теплый вечер, Понятовский поехал в Ораниенбаум, имея на запятках кареты лакея, посвященного в его интриги. В лесу их задержала кавалькада подвыпивших всадников. Посол узнал среди них и великого князя-Петра Федоровича, крикнувшего из седла:
– -
Понятовский пугливо забился в глубину возка, а лакей с запяток отвечал по-немецки, что везет портного. Всадники были пьяны, карету отпустили, не сообразив, что в ночном лесу портному кроить и шить нечего... Вот и Ораниенбаум. Понятовский постучал в окно купального павильона.
– - Вашу руку, граф! Боже, как я заждалась.
Екатерина втянула дипломата внутрь павильона, где стояла громадная ванна...
Когда Понятовский -- уже под утро -- выпрыгнул из окна и пошагал к карете, из кустов выскочили трое верховых с палашами и заставили его бежать к беседке, в которой сидел великий князь.
– - Попались, граф?– - спросил Петр.– - А ну, пошли...
Его повели к морю, и Понятовский уже представлял себе, как ему вяжут на шею камень. Но от берега свернули в Нижний сад, а там -- в Монплезире -- Петр без обиняков спросил:
– - Вы решили принять ванну вместе с моей женой?
– - Как вы могли подумать!– - возмутился дипломат.
– - Сознавайтесь, что вы делали с моею гадюкой?..
Об этом он мог бы догадаться и сам. Топнув ботфортом, Петр удалился в соседние комнаты Монплезира, оттуда послышался писклявый голос его фаворитки -- графини Воронцовой. Вернувшись, великий князь сказал Понятовскому:
– - До выяснения дела я подержу вас под арестом...
К дверям приставили караул. Над морем уже светало. Вдруг появился граф Александр Шувалов, инквизитор империи. ("Точно для усиления ужаса, -- писал Понятовский, -- природа наградила его нервными подергиваниями, безобразившими его лицо, и без того некрасивое. При его появлении я сразу понял, что государыне Елизавете все уже известно"). Положение Шувалова было крайне щепетильным: поимкой польско-саксонского посла затрагивалась честь Екатерины. Чтобы выйти сухим из воды, Шувалов буркнул нечто такое, чего понять было невозможно. Понятовский склонился перед ним в поклоне:
– - Для чести двора кроткой и мудрой Елизаветы (как и для моей чести) желательно покончить с этим без излишней огласки...
Шувалов, скорчив гримасу, шагнул к дверям:
– - Эй, подать сюда карету посла варшавянского...
В Петров день Петергоф обычно праздновал память его основателя. Из Ораниенбаума со свитой приехали великий князь и Екатерина, которая мимоходом нашептала Понятовскому:
– - Наша тайна уже пишется на всех заборах. Спасение в одном -- будьте крайне любезны с фавориткой моего проклятого...
В круге менуэта посол намекнул Воронцовой:
– - Одна вы можете сделать меня счастливым.
– - Шарман, шарман! К ночи жду вас в Монплезире...
Она сама встретила поляка в дверях павильона, укрытая от комаров серебристым плащом голштинского офицера.
– - Там курят
Разрушая нежное очарование ночи, из Монплезира вылетали густые клубы зловонного кнапстера. Наконец Лизка сказала, что можно войти. Петр встретил Понятовского с веселым видом:
– - Зачем ты поступил как шут, а не сказал мне сразу, что моя жена твоя любовница? Поверь, я достаточно образован, чтобы не обращать внимания на такие пустяки... Сознайся ты мне в этом раньше, и мы давно были бы с тобой большими друзьями.
"Я, разумеется, согласился с ним во всем и стал превозносить глубину его полководческих талантов. Этим я привел его в такое расположение духа, что через четверть часа он говорит: "А ведь тут кого-то еще недостает!" С этими словами Петр ринулся в спальню Екатерины, стащил ее с кровати и предъявил -полуобнаженную, в одних чулках ("даже без туфлей, -- писал Понятовский, -- даже без юбки"). Разыгрывая доброго малого, Петр сказал:
– - Забирай се, граф! Мне такие злюки не нужны...
Общество расположилось возле крохотного фонтана, бившего посреди комнаты. Полураздетую женщину поместили между любовником и мужем, а вино ей подливала любовница мужа. "Вот капкан"!– - поняла Екатерина, присматриваясь к угодническому поведению Понятовского, которого любила-да, любила! Но из дипломата он превратился в очень дурного рыцаря, а его игривые шуточки были ей до отвращения противны. Зачем ему эта комедия? И почему он так охотно играет в ней подленькую роль? Здоровое женское чутье подсказывало Екатерине, что в этом непристойном спектакле ее мешают с грязью. Муж -- глупец, с него морали не взыщешь. Но Понятовский-то умен и должен бы понимать все неприличие этой позорной сцены...
Петр встал из-за стола вместе с Воронцовой:
– - Ну, дети, больше мы вам мешать не станем.
– - А вы не мешайте нам, -- засмеялась фаворитка.
Наедине с Екатериной посол спросил ее весело:
– - Каков анекдот! Ты довольна мною?
Сильнейший удар пощечины ослепил дипломата. Но Екатерина тут же повисла на шее Понятовского, пылко его целуя:
– - Люблю... я все равно тебя люблю...
Неправда: она уже мечтала о другом мужчине, сильном и властном...
Вскоре при дворе стало известно, что Иван Иванович Шувалов пригласил в Петербург лучших учеников Московского университета: императрица Елизавета хотела познакомиться со студентами.
6. ПРИДВОРНЫЙ ДЕБЮТ
Хороший приятель завелся у Потемкина -- московский мастеровой-выжига Матвей Жуляков; он из кафтанов вельможных да из мундиров генеральских выжигал мишуру золотую и канитель серебряную -- с того дела верный кусок хлеба имел, даже на винопитие хватало. Григорий не раз помогал ему сжигать на раскаленных докрасна противнях одежды умерших владык мира сего. Щеткою сгребал он в ведро жалкие остатки былого величия, рассуждая при этом философически:
– - Вот и все, Матяша! Открасовались люди, отмучались. И что за жизнь такая? На что человеку дадена? Не успеешь мундир сносить, как и подыхать пора, а мундирчик твой сожгут. Из "выжига" этого еще тарелку отольют... нате, мол, ешьте, живущие!