Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
В конце января Петр пожелал видеть Позье; на этот раз император чувствовал себя перед ювелиром неловко:
– - Я вызвал из Пруссии своих дядей Голштинских с женами и семьями, они бедны, как трюмные крысы, и не могут показаться в русском обществе, ибо в ушах их жен и дочерей серьги украшены кусочками каменного угля. Помогите им, Позье...
А что Позье? Тридцать лет жизни, проведенные в России, научили мастера многому, и он -- раньше самого императора!– догадался, кто станет управлять Российской империей... Ювелир сказал:
– - Государь, я согласен осыпать бриллиантами всех голштинцев,
– - Ах, Позье, как хорошо вы меня поняли! Я и сам хотел просить вас об этом, чтобы мне излишне не расходоваться...
Принц Георг Голштинский был возведен в фельдмаршалы с жалованьем в 48 000 рублей, а его братец Петр Голштинский, тоже получив чин фельдмаршала, стал петербургским губернатором. Император говорил свите, что на время похода в Данию его дядья останутся в столице, чтобы его именем управлять "глупой" Россией:
– - Адам Олеарий был прав, напророчив, что Голштинию ожидают великие времена, а Россия станет лишь придатком моей Голштинии!
Принц Георг стал и шефом Конной лейб-гвардии. Секретарь полка Федор Елгозин потребовал Потемкина в "Штабные палаты":
– - Эй, богомол! Какую руку наверху имеешь?
– - Да никакой -- волка ноги кормят.
– - Может, ближние при дворе шевелятся?
– - И родни нет в столице. Одинок как перст.
– - Вишь ты как!– - подивился Елгозин.– - А ведено тебе бывать в адъютантах при дяде императора-принце Голштинском...
Потемкин и сам был удивлен такому скорому взлету. Но парень уже распознал, на чьей стороне сила, и покорно за этой силой следовал. А принц Георг оказался мужик противный: не позабыла душа его гадючья, что, служа Фридриху II, бывал не раз бит воинством русским. И однажды при гостях схватил вахмистра за ухо:
– - А-а, руссише швайн... плех зольдатен, плех!
Потемкин позор стерпел: "Ну, погоди, пес паршивый..."
Орловы уже не первый раз подступались к Екатерине:
– - Чего время тянуть напрасно? Вели учинять -- и учнем.
Но она понимала, что история не любит, когда ее подталкивают в спину, -- история сама назначает сроки.
– - Чем больше сдерживать негодование, -- отвечала женщина конфидентам, -- тем мощнее последуют взрывы ярости общенародной. ..
Брейтель докладывал в Версаль: "Екатерина все более пленяет сердца русские... духовенство и народ вполне верят ея глубокой и неподдельной скорби". И что бы отныне ни вытворял ее супруг, он все делал во вред себе и на пользу своей жене. Прусский король -- даже издали!– - ощутил, как клокочет кипяток возмущения в русском котле, а напор пара готов сорвать с котла крышку. "Слушайтесь жену, -- диктовал Фридрих в письмах к императору, -- она способна быть очень хорошей советницей, и я убедительно прошу вас следовать ея указаниям". Король в эти дни сказал Финкенштейну, что русское дворянство не способно выделить из своей среды российского Кромвеля.
– - Но зато оно способно убивать своих царей!
Опохмелясь с утра квартой английского пива, Петр к обеду едва переставлял ноги, и не было такого застолья, когда бы лакеи не тащили его волоком на постель, когда бы не наболтал он чепухи, предавая множество государственных тайн. Иноземные курьеры скакали из Петербурга с полными сумками
Орловы тишком представили Екатерине капитана Петра Богдановича Пассека: мрачный великан с лицом отпетого забулдыги не придумал ничего лучшего, кроме свирепого натиска:
– - Ты долго будешь держать нас в нетерпении? Пентюх голштинский над русскою гвардией ставлен, а немки ихние голышом прикатили на сало наше, теперь, гляди, алмазами засверкали.
– - О чем вы, капитан?– - хмыкнула Екатерина.
Пассек, упав на колени, грубо хватал ее за платье:
– - Укажи только, и не станет злодея! Все видят, как исстрадалась твоя ясная душенька... Зарежу пса твоего!
Такое чистосердечие перепугало Екатерину:
– - Да бог с вами, капитан, или выпили лишку? Распустили языки свои длинные, и меня погубите!
Она чувствовала, что барон Бретейль, посол Франции, и граф Мерси д'Аржанто, посол венский, настойчиво ищут случая повидаться с нею наедине. Екатерина ловко уклонялась от их визитов, стесненная еще и тем, что ребенок, колышущий чрево, уже мешал ей; она страстно желала избавиться от плода. Все чаще в беседах с Орловым она обсуждала поведение Никиты Панина, жаждавшего посадить на престол цесаревича, дабы от имени Павла (но своей волей!) управлять государством...
В апреле Петр с избранными людьми свиты тайно покинул столицу. Скоро показался Шлиссельбург, за острыми фасами жемчужно сверкали ладожские волны. В крепости Петр устроил обед с царственным узником. Сначала он присматривался к Иоанну Антоновичу настороженно, потом этот идиот показался ему симпатичен. Во время беседы Иоанн, прежде чем отвечать на вопрос, брался рукою за нижнюю челюсть, управляя ею, а речь его была едва доступна для понимания. Покидая крепость, Петр сказал свите, что в этом человеке обнаруживается "высокий воинский дух". Вернувшись в столицу, он спьяна заявил при дворе, что вернет Иоанну свободу, женит его на голштинской кузине и завещает им всю империю... Весною в Аничковском дворце началось пьянство великое. Еще не потеряв разума, Петр стал угрожать датскому послу Гакстгаузену:
– - А вы не рассчитывайте, что мою великую Голштинию можно и далее держать в небрежении. Я включу русскую армию в состав армии непобедимого Фридриха, господина моего, и мы станем отнимать у вас провинцию Шлезвиг...
Гакстгаузен побледнел, будто из него кровь выпустили.
– - Как мне будет позволено, -- спросил он, -- понимать ваши слова? Или это шутка? Или... объявление войны моей стране?
– - Считайте, что Россия объявила войну Дании...
Сюда же, в Аничков дворец, прибыли вызволенные из ссылки герцог Бирон и граф Миних (два паука, всю жизнь один другого пожиравшие). Петр решил помирить их одним залпом. Бирона украсил лентою Андрея Первозванного, а на Миниха нацепил золотую шпагу. Потом вручил старикам по громадному бокалу венджины.