Фаянсовый череп
Шрифт:
– Надеюсь, – сказал Светлов. – Слушай, а что Мирон говорит? Долго мне числиться в похищенных?
– Он взял с меня слово, что я буду молчать ровно неделю, – сказал Юрий. – Но мне почему-то показалось, что он сам толком не знает, как будет выпутываться из своего вранья.
– Козел, – повторил Светлов. – Ну ладно, будь здоров.
– Не вешай нос, робинзон, – сказал Юрий. – Звони, если что.
– Договорились, – сказал Светлов и отключился.
«Бред какой-то, – подумал Юрий, кладя трубку. – Если хозяин так боится воров, что увозит с собой топор, то зачем он, в таком случае, оставляет в доме продукты и даже водку? Или все это завезли специально к приезду Светлова, а про топор и ножи просто забыли в спешке? Интересно, о чем они
Он пошел на кухню и, дойдя до холодильника, вспомнил, что ни ветчины, ни хлеба в доме не осталось. Без ветчины он бы как-нибудь обошелся, но вот без хлеба… Есть без хлеба Юрий не привык, из чего следовал вывод, что надо идти в магазин.
Юрий поскреб ногтями живот под майкой, зевнул и нерешительно потоптался на месте. Идти или не идти? С одной стороны, как будто лень, а с другой – надо. Не сидеть же до завтра без хлеба только потому, что с утра решил проторчать весь день дома! Правда, до завтра осталось всего ничего, но есть-то хочется уже сегодня!
Телевизор в комнате продолжал бормотать – кажется, опять передавали новости. Юрий выглянул из кухни и увидел на экране знакомый подъезд здания, в котором размещалась редакция “Московского полдня”. Услышать, о чем шла речь, он не успел: картинка сменилась, и сексапильная брюнетка, приняв соблазнительную позу, принялась нежно водить указкой по метеорологической карте, предсказывая переменную облачность и кратковременные осадки.
Юрий подошел к телевизору и вывернул ручку регулятора громкости влево до щелчка. Изображение мигнуло и погасло, оставив после себя яркую звездочку в центре экрана, свидетельствовавшую о том, что кинескоп готовится отдать богу душу.
Он присел у стола в кухне, придвинул к себе фарфоровую пепельницу в виде синей рыбины с широко разинутым ртом и золотыми плавниками и закурил. Увы, голод от этого не прошел, а, наоборот, усилился. Смутная тревога не проходила.
«А может, это у меня с голодухи, – подумал он рассеянно. – Бывает же так: мечешься, места себе не находишь, а пожевал чего-нибудь – глядишь, и успокоился…»
«Странно, – подумал он, – зачем, в самом деле, Мирону понадобилось заказывать статью, которую он заведомо не собирался публиковать? Или собирался? Да нет, если бы собирался, то не стал бы затевать эту мистификацию с похищением. А Светлов продолжает писать, и гонорарчик ему платить придется. Мирон не может этого не понимать. Тогда какого черта он крутит?..»
Он представил себе Светлова, который сидит и от нечего делать барабанит на пишущей машинке, а вокруг на десять километров ни одной живой души. Даже топор не у кого попросить…
Юрий медленно встал, не донеся до губ сигарету. Так же медленно он затолкал окурок в рот фарфоровой рыбины и вышел из кухни, ступая так осторожно, словно боялся расплескать что-то невидимое. В комнате ему удалось взять себя в руки, и он перестал красться, как идущий по тропе войны индеец. В ванной он пустил из крана холодную воду, поплескал себе в лицо, чтобы окончательно проснуться, и некоторое время стоял, уставившись на свое отражение в старом потемневшем зеркале, которое висело над умывальником.
То, что пришло ему в голову, было также чудовищно, как и обыденно. Помнится, не то в конце зимы, не то в начале весны по телевидению много говорили об одном провинциальном тележурналисте, которого якобы похитили герои одного из его острых репортажей. Журналист вскорости обнаружился в номере местной гостиницы, где он жил под чужой фамилией, и долго разводил руками, удивляясь, кому это пришла в голову мысль о том, что его похитили. Давая интервью по этому поводу, министр внутренних дел фактически прямым текстом заявил, что этого дурака спасло только чудо. Следующим шагом в задуманной неизвестно кем провокации должна была стать смерть “похищенного” журналиста – естественно, от рук противников свободы слова…
Юрий заметил,
«Стоп, – сказал себе Филатов. – Стоп-стоп-стоп! Не гони, приятель, не беги впереди паровоза. Теоретик из тебя сам знаешь какой. Особенно когда время поджимает. Нафантазировать разных ужасов может любой дурак, а вот как, интересно, ты будешь выглядеть, когда вынесешь свои фантазии на суд общественности? Дураком ты будешь выглядеть скорее всего. Истеричным дураком, насмотревшимся телевизора и принявшим все, о чем там лопочут, за чистую монету. Общественность будет по полу кататься, задыхаясь от смеха…»
"Хорошо, – сказал он себе. – Бог с ней, с общественностью, забудем о ней. Можно также на время забыть о моих теориях. В конце концов, наилучшим доказательством моей правоты послужил бы труп Светлова, а мне что-то совсем не хочется, чтобы моя правота была доказана подобным образом. Я ведь действительно не теоретик, а грубый практик. Ну-с, а что я могу сделать в данной ситуации именно как практик?
Например, поехать к Мирону, поломать немного мебели, набить ему морду и попытаться убедить его в том, что он поступает непорядочно. Так ведь он и сам об этом прекрасно знает, и вряд ли мои аргументы перевесят ту сумму, которую Мирону заплатили за всю эту историю.., если, конечно, я прав и какая-то история была. И потом, Мирон – бывший боксер-тяжеловес, а у меня – чертово порезанное плечо. Так что еще неизвестно, кто кому набьет морду. Нет, это не выход. Ну а если по-другому? Мирону нужно что? Мирону нужно, чтобы никто не знал, где Светлов, а тот, кто знает – в данном случае это я, – помалкивал в тряпочку. А Светлову на озере скучно, и дрова колоть нечем. Рубить, колоть и резать… А вилки и ложки – слабоватое оружие против тех, кто придет в домик на озере, чтобы довести дело до конца. Вот так-то. А теперь предположим, что Светлов оттуда тихо исчезает и поселяется.., где? Да хотя бы прямо вот тут, в этой самой квартире, на диванчике. Что от этого меняется? Да ничего! Никто по-прежнему не знает, куда он подевался, я по-прежнему изображаю из себя глухонемого, и не надо никуда бежать, ломать мебель, бить морды и выставлять себя на посмешище. А если кому-то и вправду интересно выпустить из Димочки кишки, то узнать, где он прячется, можно будет только через меня. И уж тогда-то я точно что-нибудь сломаю!"
«Ну и как тебе это? – мысленно обратился он к своему отражению в зеркале. – Довольно изящно. Только надо пошевеливать задницей, пока кто-нибудь меня не обскакал.»
Выйдя из ванной, он ненадолго остановился возле телефонного аппарата, думая, не позвонить ли для начала Мирону, но потом махнул рукой. “В самом деле, – подумал он, – что я ему скажу? И главное, что он мне ответит? Он в любом случае скажет, что я свихнулся. Если он ничего не знает (что маловероятно), то он решит, что у меня не все дома. А если он действительно в этом замешан, то обозвать меня идиотом и поднять на смех ему сам Бог велел. Так что нечего ему звонить, нечего."