Фаза Урана
Шрифт:
…После переезда Ф. не стал менять место учебы – в нашей школе, в Старом Городе, его мать учила ребят матемaтике, да и работа отца Ф. располагалась неподалеку. Каждое утро всей семьей они ездили на собственной «Волге» в Старый Город. Ф. в те времена был единственным учеником в классе, который в школу ездил, а не ходил туда пешком Когда отец забирал Ф. из группы продленного дня, мы, дети, часто просили нас покатать и почти никогда не получали отказа. По периметру мы объезжали школу, украшенную статуями горнистов и барабанщиков. Когда останавливались у теплицы рядом со спортплощадкой, отец Ф. садил сына на колени и давал порулить. Ф. выворачивал руль, нажимал на тисненый оленем клаксон, поднимая в атмосферу стаи воробьев. Птицы горстями отражались
…В дни рожденья Ф., в середине сентября, мы классом приезжали к нему в гости, на окраину. Эти праздники навсегда запомнились мне белыми накрахмаленными рубашками, необычайно вкусными тортами с голубой глазурью, нескончаемым бегом под музыку вокруг стульев, опасными играми в окрестностях дома – микрорайон тогда еще не успели возвести, и на месте сегодняшних многоэтажек зияли котлованы фундаментов, торчали сваи железобетона, высились, похожие на богомолов, краны. На стройке, несмотря на протесты родителей Ф., мы играли в прятки и догонялки, перепрыгивали арматуру, воровали синтетический каучук. Каучуковой колбасой я любил тогда обматывать шею, изображая, что меня душит анаконда. Змеи мне нравились всегда.
В последний раз мы праздновали день рождения Ф. в седьмом классе. К тому времени многоэтажки уже успели выстроить наполовину – это придало нашим забавам значительно больший размах. В лабиринтах типовых проектов мы разыграли целое сражение, играя в войну. В тот день сквозь бойницы окон солнце пекло по-летнему жарко. Смех эхом отражался в бетоне, как зашифрованный код. Пахло оконной замазкой и рубероидом. Нас обступали драконы-экскаваторы, окружали злобные тролли-прорабы. Меня трижды убивали, порвали брюки, но я все равно победил. Это был последний дегский день рождения, последний день рождения со съеденным тортом…
…В том же году мать Ф. опасно заболела – врачи обнаружили у нее патологию крови, с работы она уволилась. Собирать гостей она больше не могла Ла и игры наши переменились – теперь нас одолевал зуд полового созревания. Неожиданно в мире обнаружились вещи, способные заинтересовать куда больше, чем синтетический каучук или оконная замазка…
...В следующий раз в гости к Ф. я попал только в одиннадцатом классе. Мать Ф. взялась готовить меня к вступительным экзаменам в университет. С тех пор, когда я видел ее в последний раз, она очень постарела. Отец Ф. осунулся, замкнулся в себе – его лабораторию закрыли за ненадобностью, зарплату начислять перестали. Из института ему пришлось уйти. Он старался подрабатывать: подался в таксисты, парковался на своей «Волге» у железнодорожной станции. Потом продал машину и пытался разводить на чердаке хорьков, но те не желали размножаться, а только дохли один за другим от непонятной напасти. После провальной затеи с хорьками, отца Ф. окончательно покинуло стремление к успеху. Его сумрачной, полуребяческой страстью с гало коллекционирование моделей самолетов. Часто на их покупку он тратил последние деньги. Жена ругала его.
На какие средства они существовали – не знаю. Кое-что присылала из-за границы сестра Ф. У Ф. была старшая сестра, которую, впрочем, я воочию так никогда и не увидел (она училась в другой школе, во время дней рождений всегда уходила к подругам, а в Америку уехала, выйдя замуж за иностранца где-то за год до того, как я стал готовиться в университет). Присылаемые ею толстые письма – почти бандероли, сплошь обклеенные марками, напоминали набитые пухом лоскутные одеяла. Из их внутренностей обильно высыпались цветные, диковинные в ту пору, кодаковские снимки. На них сестра Ф. обычно стояла в обнимку с мужем на фоне соснового леса или на веранде двухэтажного коттеджа. Также прилагались фотографии двух собак-сенбернаров и четырехприводного джипа «Черроки». Судя по снимкам, муж, гораздо старше ее, был индейцем. Его добродушное монголоидное лицо всегда озаряла не свойственная его
Мои занятия математикой происходили трудно, обделенный от природы склонностью к точным наукам, я расстраивал и без того расшатанную нервную систему матери Ф. Иногда, если я допускал глупую оплошность, она срывалась и повышала голос. В такие моменты из своей комнаты появлялся Ф., успокаивал мать и пытался самостоятельно объяснить мне мои ошибки.
После занятий мы с Ф. частенько вместе выходили на улицу. К тому времени район сдали в эксплуатацию, дома заселялись. Не проходило и дня, чтобы к какому-нибудь из подъездов не подкатывал грузовик, забитый утварью и скарбом. Появившиеся вдруг соседи не вызывали у Ф. любопытства. Знакомств он не заводил, относился к новоселам лишь как к досадному стечению обстоятельств – царивший вокруг хаос метаморфоз не затрагивал его души. Ф. собирался уезжать из города и поступать на программиста. В его голове обитали нолики и единички.
В ближайшем магазине я, успевший уже приобщиться к алкоголю и табаку, покупал себе пиво и сигареты. Ф. брал эскимо – увлеченный, техникой он держался в стороне от соблазнов юности. Сделав покупки, мы вместе шли к пруду, окаймленному метелками ивовых саженцев, сидели там долго, болтая о всяких пустяках. Когда смеркалось, и я начинал опасаться опоздать на последний автобус, мы прощались.
Как-то раз, пожав мне руку, Ф. указал на горящие огни многоэтажек, и многозначительно сказал:
– Знаешь – эти дома, как не дома. Они похожи на перфокарту.
– Ну и что? – спросил я.
– Мой дом совсем другой – его невозможно вычислить…
– У него другая программа? – засмеялся я. Ф. не ответил.
В университет я поступил, сдав математику на «пять» – мять Ф. оказалась замечательным педагогом. После посвящения в студенты, я пришел к ней с цветами и коробкой шоколадных конфет «Вечерний Киев». Она очень растрогалась, даже несмотря на то, что конфеты, как оказалось, ей запретили врачи. Тот день я запомнил хорошо.
Все началось с банальной мизансцены. Отец Ф. церемонно налил всем вина. Его торжественный и смущенный вид выражал мысль, что я теперь тоже считаюсь взрослым. Было заметно, что отец Ф. малопьющий. Чтобы наполнить фужеры ему приходилось вставать – верный признак. Я пил и старательно играл незамысловатый актерский этюд – изображал, что вкус вина мне не знаком.
На улице, заправленной горючим августом, тлело лето. В сетке занавесок пугались кружевные пчелы. На этажерке целый аэродром самолетных моделей уставился на меня хищными клювами. Я сидел и разговаривал со стариками об Ф. и его сестре. Рассказывал о том, что Ф. – очень толковый и талантливый парень, и все в классе уважают его; болтал о том, что его сестра – их дочь – очень красивая, и ее, наверное, безумно любит муж. Еще не достигнув совершеннолетия, я уже вполне освоил нехитрую премудрость – говорить приятную ложь. Над Ф, который собирал марки, в нашем классе потешались, как бывает почти со всеми юными техниками (или натуралистами). Его сестра не была красавицей. Но мне все равно хотелось доставить пустяковую радость пожилым людям. В сущности, меня – единственного приятеля их сына, они почти любили.
Перед тем как я ушел, отец Ф. в последний раз показал мне цветные кодаковские снимки из Миннесоты. Его руки дрожали, дрожали и сосны на снимках. Казалось, их раскачивает ветер…
…Мать Ф. я больше не навещал – через год она умерла. Ее сын, будущий программист, приезжал с ней прощаться. На похороны я не пошел. Как назло, именно в тот день на дачу уехала тетушка моей тогдашней подруги и оставила ключи. Похоть взяла верх над совестью – неравный поединок. Я даже не удосужился позвонить.
С Ф. мне довелось свидеться через полгода. Неожиданно для всех он женился на первой красавице своего факультета. Ее вычурно звали Василиса. Я ездил на свадьбу и. кажется, подарил гжельский сервиз.