Фаза Урана
Шрифт:
Со мной что-то происходит. Я возвращаюсь в комнату и опять ложусь на диван. Аня ходит с каким-то приборчиком и прикладывает его к стене в районе кладовки. Такие приборчики продаются в передаче «Воскресный Магазин» – с ними только помидоры на рынке замерять. Обнаружить с его помощью. уран – все равно, что открыть жизнь на Марсе, используя детский бинокль.
Я подхожу к компьютеру, включаю mр3-проигрыватель, выбираю папку «Radiohead», нажимаю «play». Опять меня тянет к дивану, будто я Обломов, первый представитель Generation X в мировой литературе. Достаю сигарету, курю, но хочется спать – даром, что целый
– Как успехи? – спрашиваю я.
– Пока никак.
Заметно, что она совсем не умеет пользоваться прибором. Точно так же неловко мужчина держал бы в руках косметичку. Или фаллоимитатор.
– Аня, я решил, что тебе помогу.
– Растрепин, ты просто чудо.
– Что от меня требуется?
– Любая информация, касающаяся этого Дома.
Что я знаю о Доме? Немного. Я рассеянный, но кое-что слышал от Ф, я не наблюдательный, но что-то успел заметить сам. Когда я не знаю чего-нибудь, меня это не смущает, и я не спрашиваю об этом. Я это сочиняю:
– Дом построили сразу после войны для семей офицеров танковой части, – начинаю я.
– Это я знаю.
– Раньше здесь были коммунальные квартиры. Младший офицерский состав жил даже в подвальных помещениях. Сейчас квартир всего шесть. На первом три, и три на втором. Так, кто у нас живет на первом этаже? Первая квартира – пустая, это точно, там никто не живет. Раз. Во второй – старуха Она и раньше почти ничего не видела, сейчас, наверное, и совсем ослепла – идеальная соседка. Два. В третьей – еще одна старуха, никогда не выходит. Иногда ее навещает дочь. Это три. Так, на моем этаже. Напротив, четвертая квартира – женщина лет, лет… ну где-то шестьдесят. На общем фоне – комсомолка. Кажется, даже где-то работает. Улыбается, здоровается, молодится, красит волосы в синий цвет, как Мальвина. Один раз просила, чтобы я не включал по вечерам музыку громко – беспокоилась о слепой снизу – мол; у той острый слух. Просила очень вежливо. Через стену – старик. Вот про него ничего вообще сказать не могу. Какой-то он угрюмый. Один раз столкнулся с ним на лестнице – так он даже не заметил меня. А, вот, точно, вспомнил. Женщина из четвертой, покупает ему продукты и ставит их ему под дверь каждый вечер. Получается к 2000 году каждому человеку по отдельной квартире. Это и Горбачеву не снилось. Средний возраст жильцов, не считая меня, наверное, за семьдесят. Вот, собственно, и все.
– Все это можно узнать и в историях болезни, Растрепин. Я даже знаю, кто жил в пустой квартире – отставной капитан Прохоров и его жена. Прохоров три раза попадал в травмопункт поликлиники. Пьяный прыгал вниз с чердака дома. Два раза ушибы и вывих, один раз – сломанная нога. Его жена говорила хирургу, что он всегда мечтал быть летчиком. Насколько я знаю, жена увезла его в село к родственникам.
…С улицы через окно впархивает ночная бабочка, двигаясь к висящей на шнуре лампе. Бабочка не летчик, но она – пилот. Накал лампы пугает, обжигает ее, и она совершает двойной восходящий разворот с полубочкой – ас, а затем плавно садится на белой полосе потолка…
– Ну да, – говорю я, продолжая рассматривать бабочку, – В селе даже двухэтажных домов нет. Покрышкин твой особо не спикирует.
– Не надо пошлить, Растрепин, я серьезно.
– Слушай, Аня, сделай доброе дело, – наглею я, – Там на кухне стоит сметана –
– Как-нибудь в другой раз.
– Аня, я редкий, в экологическом смысле, исчезающий вид. Ты должна меня спасти, у тебя такая профессия.
– Растрепин, не сердись, но, по-моему – ты тупиковая ветвь эволюции. А мне пора.
…Аня складывает обратно в сумочку приборчик и платок, но достает оттуда зеркальце, принимаясь изучать свое отражение…
– Поздно уже, темно, – пытаюсь возразить я, – Ходить в такое время по району опасно. Оставайся, у меня есть раскладушка. Диван – уступлю.
– Не волнуйся, доберусь. Троллейбусы еще ходят. Я живу недалеко – всего четыре остановки, – ее зеркальце отправляется туда, где уже находятся приборчик и платок.
– Я тебя проведу, – я встаю с дивана.
– Это лишнее. Я оставлю свой телефон. Где его записать?
– На обоях в кухне запиши…
Мы идем на кухню. Там Аня опять долго роется в сумочке, пока не обнаруживает авторучку. Авторучка исписанная. Аня не скупится записать номер телефона помадой…
– У тебя KyivStar или UMC? – спрашивает она.
– У меня нет мобильного телефона.
…Гораздо проще признаться, что ты по вечерам режешь беременных женщин в лифтах, чем сказать, что у тебя нет мобильного телефона…
– У меня нет мобильного телефона, – повторяю я.
…Аня аккуратно отправляет авторучку и помаду в сумочку. В любую дамскую сумочку запросто влезет ящик Пандоры. Интересно, есть ли там презервативы?…
– Растрепин, пожалуйста, помоги с дипломом, – говорит Аня, направляясь к порогу, – Мне это очень важно.
– Чем смогу.
– Ну, я пошла?
– Иди.
– Пока.
– Счастливо.
…Я закрываю дверь. В комнате выключаю музыку, обрывая Тома Иорка на полуслове. Я стараюсь заснуть быстро, пока голова вновь не начала болеть, и мне это вполне удается…
Во второй раз за текущие сутки я проснулся, почувствовав голод. Пиво мне всегда прекрасно заменяло пищу. Пельмени варить было лень. На кухне я нашел хлеб и сыр. Кое-как перекусил, запив все кипяченой водой.
На обоях засохли десять красных цифр – они горели, как лилии на плече, как моя спина. Номер телефона. Что предпринять с напомаженными цифрами, я не мог придумать. Стирать было жалко, смотреть – тревожно. Я чувствовал себя бросающим курить человеком, которому только что предложили сигарету.
Чем хороши мобильные, так это тем, что доктор Джекиль может утром стереть из телефонной книжки номер, и мистеру Хайду уже никогда не удастся позвонить по нему. «Куплю завтра календарь и заклею», – решил я, взял чайник и пошел на балкон.
Была середина ночи – та замечательная пора, когда бандиты уже спят, а милиционеры еще не проснулись. В кустах трещали цикады – помехи в радиостанции тишины. Из придорожного фонаря, как из душа, лился поток света. Часть электрической лужи разлилась по асфальту, часть впиталась в траву обочины.
Щит страховой компании тоже горел. Горел экраном 6 х 3 – счастье можно купить. Соседская семья продолжала рекламировать стабильность и семейные ценности. Внезапно я понял, на кого похожа Аня – она похожа на маму с рекламы, только младше ее лет на пятнадцать. Dйjа vu – воспоминание о прошлой жизни или предчувствие будущей?