Фаза Урана
Шрифт:
Он закончил войну в Потсдаме и вернулся домой с трофеями. Трофеи удивляли богатством и полной несовместимостью с его натурой. Из Германии Архимед Комиссаров привез целую библиотеку первых изданий на немецком, где имелся оригинальный экземпляр «Капитала» 1867 года. Привез пасторальное полотно XVII века, кисти какого-то неизвестного эпигона Адама Эльсхеймера, с лужайкой, козлоногим Паном, пастухами и пастушками. Привез пианино, сорокадевятиклавишного монстра по прозвищу «RosenKranz». А еще, себе на потеху, привез из Потсдама щенка немецкой овчарки. Щенок должен был родиться для Гестапо, но родился для него…
Черчилль уже успел выступить в Фултоне, и воинская часть
В первый послевоенный год пленные построили Дом. Семья Комиссаровых занимала две квартиры на втором этаже. Кроме них, в Доме жило еще пятнадцать семей. Роскошь, которой окружил себя Архимед, и которая во все эпохи губила воинов, вызывала в его подчиненных еще больший страх и трепет. Однажды его денщик во время чистки испортил мундир Комиссарова и в тот же день сбежал из части. Денщик с наполовину обожженным изувеченным телом, и от того более не годный ни на что, кроме как на прислуживание начальству, видел смерть не раз. Он горел на Дуге под Прохоровкой, но предпочел дезертирство очной встрече со своим командиром Он три дня пил водку на городском базаре с такими же, как и он, калеками, оставившими свои органы тела под Москвой, на Кавказе, в Белоруссии или Чехословакии. Калеки были озлоблены и брошены страной, словно поломанные игрушки. Во время ареста, денщик безрезультатно пробовал перерезать себе горло тупым перочинным ножом Когда его отправили под Магадан, он казался не слишком расстроенным».
Мария Александровна всегда смутно представляла род занятий своего мужа, а теперь, когда, наконец, осела в том месте, где ей суждено было умереть, посвятила себя воспоминаниям. Ей перевалило за сорок, но она еще молодилась. Делала утреннюю гимнастику на балконе, смазывала лицо сливками, прикладывала дольки огурцов к векам. Она любила подолгу разглядывать пасторальную картину, висевшую в спальне. Часто раскрывала книги с черными готическими буквами и вела с ними нескончаемые беседы на немецком, будто книги были гимназическими подругами ее юности. За пианино, с именем второстепенного шекспировского покойника, она могла сутками наигрывать «Сон в летнюю ночь» Мендельсона. Пианино было расстроено и это служило неисчерпаемым источником ее меланхолии. Она не раз просила мужа найти настройщика, что в городе, где эсэсовцы вырезали большую часть еврейского населения, было делом нелегким…
– Я нашел настройщика. Фриц нам поможет, – сказал однажды Архимед Комиссаров.
Молодого немецкого военнопленного, ко всем его несчастьям и вправду звали Фриц. И фамилия у него была особенная. Фройндхюгель. Внешне он чем-то напомнил Комиссарову любимую его жертву – гимназиста-альбиноса в широком жупане. Может, поэтому он проявил несвойственную благосклонность, оставив немца прислуживать в Доме и, вероятно, тем самым, спас ему жизнь. Это была первая немецкая жизнь, которую сохранил Архимед…
Почти все время полковник Комиссаров проводил на холме Друг, требуя от пленных добывать глину и копать, копать, копать. Пленные умирали, как лабораторные дрозофилы. По ночам Архимед полюбил смотреть в клубном кинотеатре один и тот же фильм, доводя механика до исступления. Это была трофейная пленка, «Серенада солнечной долины». Почему-то, черно-белое
Фриц тем временем гулял с овчаркой по кличке Нестор, названной так, наверняка, не в честь летописца, обучил ее немецким командам. Играл вальсы Шуберта с Марией Александровной в четыре руки. Читал Новалиса вслух».
История закончилась внезапно. Анхра-Майнью понял все, когда было уже поздно: это было в конце сорок восьмого и Фриц Фройндхюгель уже месяц, как вернулся в фатерлянд. Разорвать, задушить, затоптать, задавить Фрица уже не представлялось возможным…
Вселенная Комиссарова рухнула. Свет померк. Ахурамазда утратил свою чистоту, а значит и Мрак – Анхра-Майнью, должен был погибнуть. Банк предъявил закладную…
В тот день, необычайно ясный для декабря, Архимед Комиссаров снял со стены винтовку и заперся в кабинете. Через минуту раздалось два выстрела. Первый предназначался овчарке. Второй – ему самому, сделавшему с собой то, на что способны люди, и не способны дикие звери…
Он прожил еще сутки. Его жена в третий раз в жизни приобрела отрешенный вид. Теперь уже навсегда. Даже рожденная в марте следующего года дочь ничего не изменила. Марии Александровне Герлитц-Комиссаровой оставалось жить семнадцать лет…
Архимед был в сознании и звал к себе сына Вилена. Он рассказывал ему историю своей жизни. Никогда он не говорил так много. Его история пряталась под землей его слов. Слова стариковского пересказа исказили воспоминания отца морщинами. Как оказалось, лишь для того, чтобы эта история была, в конце концов, окончательно погребена под снегом моей повести…
А еще, человек, который был Никем, был Анхра-Майнью, был Анархо-Матью, был Архимедом, сказал, что он искал большую часть своей жизни на холме Друг. Искал он, разумеется, не останки расстрелянных вместе с ним дезертиров, и не следы мифической цивилизации брахманов, способной объяснить ему его судьбу. Он искал золото…
Всего-навсего золото. Он был уверен: в ту ночь, Махно зарыл на холме Друг половину армейской кассы. И кто знает, прав ли был Комиссаров в своих поисках, и нашлось ли впоследствии это золото на холме. Существовало ли оно?…
Перед тем как умереть, отец просил сына никогда не прощать мать, а потом проклял весь этот, возведенный немцами, Дом Страшные проклятия его были слышны даже во дворе. И испуганные голуби кружили над Домом, словно Люфтваффе…
Его, как героя, похоронили на территории части. Его странная неодолимая сила вернулась туда, откуда появилась. И те, кто так боялся его при жизни, сделали все, чтоб навсегда забыть его имена. Забыть так, как это происходит с тайными именами злых духов в древних и примитивных религиях…
Что стало с единоутробной сестрой старика? Alles ist todt, und wir sind todt. Для старика, она и не рождалась вовсе. Мать он не простил никогда…
То, что последовало после сорок восьмого года, известно. Старик работал, старел, существовал в одиночестве. После выхода на пенсию, вспомнил Бессарабию и воздушных змеев. Тоска ли по детству, память ли об отце, усталость ли от жизни, стали причиной его странного увлечения, я не знаю…
В Доме сегодня не осталось никого из тех, кто мог слышать проклятья его отца. В Доме сохранился лишь смутный, таинственный и зловредный призрак, призрак, сотканный из детских страшилок на ночь и предрассветных кошмаров. И старик уверен, что смерть и болезни, не покидающие Дом, ложатся на каждого, кто обитает в этих стенах. На каждого, кроме него. У всех на этом свете своя религия…