Фб-86
Шрифт:
«Иштван, это правда? Скажи, что правда! Скажи только! Теперь все будет хорошо. Приходи завтра».
Я тоже был очень рад. Но уже после обеда положение изменилось. Мы жили на Итальянской аллее. Я стоял у окна и с отчаянием смотрел на войска СС и отряды нилаши, что двигались в город. Отец стоял рядом и насмешливо следил за мной. Тогда мы поссорились. Вечером я позвонил одному из своих одноклассников. У них была за городом дача. Мы договорились, что спасем Майю. Он охотно отдал мне ключ от дачи, даже взялся перенести туда электрическую плиту и продукты. Вечером я разговаривал с Майей.
«Ладно, — согласилась она. — Я согласна, только вместе с тобой».
Решили
Я побежал к двоюродной сестре. Она и Майя были сверстниками. Я украл у нее документы. О последствиях своих поступков не думал. Одна мысль владела мной: спасти Майю. Ведь я любил ее.
Ночь я провел неспокойно. На рассвете побежал к Фабри. Почти на каждом шагу проверяли документы. Перед моими глазами стояло лицо Майи. Меня преследовали кошмары, в голове путались мысли. Возле одного из домов стояла большая толпа. Под командованием жандармского старшины шестнадцатилетние-семнадцатилетние молодчики-нилаши выводили из дома евреев. Собравшиеся там, реагировали на события по-разному. На лицах одних заметно было сочувствие, некоторые злорадствовали, другие стояли молча, с удивлением. Молодчики, размахивая автоматами, гнали перед собой несчастных людей, как животных. Я пробился вперед. Из дома волокли старого дедушку с длинной, до груди, седой бородой. Его все время подгоняли пинками. Он еле переставлял ноги, опираясь на костыли. Впереди, испуганно оглядываясь, шла молодая девушка. Мальчик с девичьим лицом — ему, наверное, и пятнадцати не было — подталкивал старика прикладом.
«Быстрее, Моисей, быстрее», — кричал он, злорадно хохоча.
Кто-то из толпы, наблюдая эту сцену, засмеялся. Отовсюду слышались ироничные замечания, кто-то еще и поощрял конвоиров.
«Ну, ребята, заставьте их двигаться быстрее»
«Да разве так надо? Что вы, боитесь?»
«Оставьте их! Они тоже люди!» — сдерживая возмущение, воскликнуло несколько человек.
«Если не нравится, убирайтесь прочь. Пока не поздно!»
«Может, вы за них?»
Некоторые резко повернулись и поспешно пошли дальше.
Я стоял ошеломленный. Совесть подсказывала, что надо помочь, но не знал как. Ободренный одобрительными возгласами, парень начал еще решительнее пинать старика. Бедняга оглядывался по сторонам, как затравленный. Он не мог сказать ни слова.
Девушка подошла к старику, взяла его под руку, но один из конвоиров грубо оттолкнул ее. Хохот, ругань зазвучали еще сильнее, еще больше разошелся и парень. Гуще посыпались удары на несчастного старика. Тот пошатнулся и, потеряв равновесие, упал на землю. Костыли вылетели из рук. Напрягая все силы, он поднял голову и умоляюще посмотрел на своего мучителя. А молодчик, дико хохоча, ударил старика ногой в лицо.
«Дедушка» — отчаянно вскрикнула девушка и бросилась к потерявшему сознание старику. Из его уст тоненькой струйкой потекла кровь, окрашивая в красный цвет белую бороду. Нилаши набросились на немощного старика с внучкой и принялись бить их куда попало. Я рванулся, чтобы помочь несчастным, но кто-то сзади схватил меня…
— Хватит сказки рассказывать! — ударил по столу Каллош. — Может, вы еще скажете, что были участником движения сопротивления?
От воспоминаний на глазах Иштвана заискрились слезы. Он прервал рассказ, беспомощно взглянул на разгневанного Каллоша, потом перевел взгляд на Олайоша. Тот с интересом смотрел на него.
— Продолжайте.
По лицу парня мелькнула унылая улыбка.
— Мне нечего больше сказать. Через полчаса Майю тоже расстреляли. Я не мог спасти ее, потому что она не захотела. С тех пор я считал, что мой отец — убийца Майи. Я отрекся от него, ушел из дому. В декабре 1944 года, в канун рождества, отец посетил меня сам. Умолял, молил, чтобы я пошел вместе с ним, пока кольцо советских войск не сомкнулось вокруг Будапешта. Я не захотел. Мы поссорились. Отец ударил меня, я дал сдачи.
Иштван на мгновение замолчал, провел рукой по лбу и продолжал:
— Я ударил родного отца и бросился бежать. Для меня он уже не существовал. Может, вы не поверите, но все было именно так. В биографии я не писал о нем, потому что до 1946 года не знал, жив ли он.
— О, оказывается, вы еще и великомученик! — язвительно заметил Каллош. — Ну, а что скажете о том, как вы расхваливали империалистов в области медицины?
Сердце Иштвана окаменело. Этот человек издевается даже над его воспоминаниями! Каллош ненавидит его. Ничего от него ждать! Не в силах больше сдерживаться, Иштван гневно воскликнул:
— Это неправда!
Каллош покраснел:
— Как вы смеете обвинять меня во лжи! Меня вы, ничтожество, фашистский выродок… — Каллош хватал ртом воздух, лицо его исказилось от ярости. — Вон отсюда! — Он выпрямился. — Заседание дисциплинарной комиссии объявляю закрытым! Подождите в коридоре, пока мы вынесем решение, — бросил он вслед парню.
Иштван вышел из зала. В коридоре его окружили однокурсники. Посыпались вопросы:
— Ну как?
— Исключили тебя?
— Ну, они не осмелятся это сделать. Тебя очень любит Голубь.
— Почему ты не произнес громкой речи? Каллошу только того и надо!
— Что за чушь!
— Этим Каллошем мы уже сыты по горло!
Иштван смотрел куда-то вдаль и молчал, словно не слышал вопросов друзей. Наконец глухо сказал:
— Очевидно, меня исключат, — и, махнув рукой, тяжело опустился на стул у окна.
— Товарищи! Я настаиваю на исключении! — решительно заявил Каллош. — Возможно, товарищ Олайош поверил в сказку, которую нам здесь только что преподнесли. Я не верю ни одному слову этого парня. Пренебрежительно говорит о советской науке, всячески расхваливает империалистов. Не принимает участия в массовых мероприятиях. Бдительность настоятельно требует от нас твердости в таких случаях. Думаю, дело Райка достаточно ясно подтверждает, что враг не дремлет. Мы должны показать в университете пример принципиальности и непоколебимости.
Олайош с беспокойством перебил его.
— Я думаю, исключение — слишком суровое наказание. Я верю парню. То, что он рассказал, можно доказать. К тому же надо учесть, что Краснай — лучший студент курса. Предлагаю отложить решение и проверить, правду ли он говорил. Сигналы, о которых вы здесь упоминали, товарищ Каллош, меня не удовлетворяют. Ведь они анонимны. Я возражаю против исключения.
Кульчарне мучили сомнения. Голос сердца подсказывал ей, что Олайош прав. Но не Олайош ее начальник. Голосовать против предложения Каллош опасно. За это можно поплатиться. А в конце концов, Краснай здоровый, крепкий юноша, не обязательно ему быть врачом, она тоже мечтала в свое время стать певицей. И голос у нее хороший, и осанка подходящая, а не получилось. И что же? Ничего страшного. Стала администратором. И живет себе. Не прекратилась жизни и после того, как умер ее муж. Сама воспитывает свою дочь. Если она смогла перенести все удары судьбы, Краснай тем более их переживет. Не в тюрьму же его сажают!