Федина беда
Шрифт:
Как-то раз Валька возвращался с гидролизного завода, обнаружив там большие санитарные нарушения. Пожилая женщина, с которой он беседовал в цехе, и по его вопросам, и по интонации «усекла», что от этого, как она определила его для себя, «настырного газетчика» того и жди какой-нибудь пакости. Так вот, и пяти минут не прошло, как Вальку за проходной нагнали желтые «Жигули». За рулем сидел сам хозяин предприятия Иван Константинович Маколюхин. Он притормозил машину и, выйдя из нее, приветливо улыбнулся.
— Привет,
Открыв багажник, Маколюхин вытащил литровую бутылку с прозрачной жидкостью и сунул в руку Вальке.
— Прими сувенир, дружок, и уразумей навсегда, кто здесь хозяин.
Валька не шелохнулся. Бутылка выскользнула из его рук и, стукнувшись об асфальт, разбилась. Одна Валькина брючина, от колена донизу, стала влажной и остро запахла спиртом.
— Так! — усмехнулся Маколюхин. — Значит, без взаимности?! Ну ладно… — Он сел в машину и погнал ее к своей конторе.
В редакцию Валька вернулся в скверном настроении. Некоторое время он сидел за столом словно парализованный. Четыре года назад директор гидролизного вместе с редактором приезжали на охоту в его деревню. Еще тогда он почувствовал, что дружба шефа с Маколюхиным ничего хорошего не сулит. Но решил стоять на своем — принялся писать очерк «О хищении гидролизного спирта работниками завода».
Очерк получился острым и ко времени. Но опубликовать его так и не удалось. Вальку вызвал в свой кабинет редактор.
— Пиши заявление, — сухо приказал он.
— На должность спецкора? — обрадовался Валька.
— Нет, дорогой умник, на должность правдоискателя, — сострил редактор и поднялся из-за стола. — А я, дурак, чуть было и в самом деле спецкором тебя не сделал… В общем, садись и пиши заявление. По собственному желанию.
— Вы что, за очерк, Феофан Ильич? — взорвался Валька. — У Маколюхина ползавода жуликов!
— Ты мастер слова или сотрудник милиции? — спросил редактор. — Учись у современных классиков жизнь понимать многогранно, без преступлений и наказаний… Кроме того, не в капиталистической системе живем, начальство уважать надо…
— Вы это серьезно?
— А ты как думал. Хватит редакцию в следственный отдел превращать! Пиши, пиши, пока по статье не уволил.
И поехал Валька обратно в свою деревню.
Ехал он от райцентра на попутной машине с мукой. Знакомый водитель предупредил:
— Садись, парень, только с условием — выгружаем вместе.
— Ну что ж, помогу, — согласился Валька. — Главное, засветло дома быть.
До первой разгрузки машина шла два часа. Мешки оказались по семьдесят килограммов, но Валька терпел.
Поехали дальше. Сначала дорога была сносной, но к полудню разыгралась такая метель, что машину пришлось остановить.
— Переждем малость, — мрачно предложил водитель. — Хорошо — термос прихватил. Давай чайку похлебаем…
— А может, поедем? Еще час-другой — и я дома…
Водитель, отхлебнув из термоса, усмехнулся:
— Успеешь…
К последней разгрузке Валька так ослаб, что мешок взвалить на плечи самому не удавалось.
К вечеру насилу добрались до Лихих Качелей, Валькиной деревни, вернее, до тропки в полукилометре от нее.
— Наконец-то, — вздохнул он.
Из последних сил снял с двери железную плаху, зашел в дом и поднялся по лестнице в зимнюю горницу.
Вечной мерзлотой пахнуло от бревенчатых стен, пола, потолка. «Надо бы переодеться… я весь мокрый… Но во что?» Валька хотел включить электрообогреватель, но света не было. Видимо; старые провода, протянутые к дому, заледенели и лопнули. Он зажег керосиновую лампу, принес с повети дров, разжег печь и плиту.
От жаровни пахнуло теплом, но в горнице было по-прежнему холодно. По крутой лестнице Валька спустился во двор, набил снегом чайник и, поставив его на плиту, стащил с себя потную одежду. Голова у него кружилась. Все тело корежило от озноба. Отдышавшись, он попил горячего чаю, лег на влажную, еще холодную постель, но уснуть не мог, а если засыпал, то вздрагивал во сне и снова просыпался. Мучили сны. Снилось ему то солнечное лето, то прежняя многолюдная деревня, то покойные родственники, то белоснежный цвет черемухи.
Проснулся он среди ночи. Кто-то стучался в избу.
Валька поднялся с постели, распахнул дверь и ахнул. На пороге, словно в тумане, стояла покойная матушка.
— Не пришла бы, сынок, да жалко тебя стало, — заговорила она. — Простуда тебя скрутить должна… Вот на этой деревянной кровати, в этой светлой горенке все твои родичи почили… А ты сынок, ежели хочешь быть в страданиях вместе с живыми, выслушай мой наказ.
Матушка присела на табурет в темном углу, занавешенном камусовым ковром, и тут Вальке показалось, что и не матушка это вовсе, а какая-то другая женщина, и он чувствовал, по всем признакам чувствовал, что хорошо знает ее — эту женщину-старуху, сидящую в углу.
— Сегодня придет к тебе последний житель нашей деревни дед Тимофей, — приглушенным голосом сказала старуха. — Собирается он тебя лечить снадобьем… Ох уж это снадобье! Для него это дело доходное: полечатся люди, попьют несусветного зелья, действует оно постепенно, не подкопаешься, и уходят в другой мир, и ему кое-что перепадает… Так он не одну душу загубил. А дом рубленый за пятнадцать тыщ поставил…
«Да откуда же я знаю старуху эту», — пробовал вспомнить Валька, но вспомнить не мог.