Федина беда
Шрифт:
— А ты, сынок мой, будь похитрее его… — продолжала старуха. — Возьми да сразу и напиши Тимофею завещание на свой домик и скажи хитрому лешаку: снадобье мне ни к чему, потому как жить ты больше не хочешь, а вот самогоном пусть он тебя уважит да баню жаркую пусть истопит — грехи перед смертью отмыть…
Старуха поднялась.
— Все запомнил, что я сказала? — со вздохом спросила она и нехотя, словно желая сказать еще что-то, скрылась в дверях.
— Вот чертовщина-то! — обожгло Вальку. — Ведь я знаю,
Когда Валька очнулся, метель уже успокоилась. Он глянул в окно и опять удивился безлюдью и жуткому безмолвию когда-то многолюдной деревни, насчитывавшей более сорока дворов. Яркие солнечные лучи поползли по стенам просторной избы, и горница показалась наполненной мутной водой.
«Это от пыли», — решил Валька. Он с трудом поднялся, глянул в окно. Со стороны соседской избы, прямо к его калитке, тянулись следы соседа Тимофея Шустрого. Так его прозвали за то, что любое дело, за которое он брался, всегда оборачивалось только в его пользу.
В передней горенке сначала послышался кашель, потом старческий шепот.
— Господи, внемли молитвам раба божьего…
— Тимофей? — тихо спросил Валька. — Ты чего там делаешь?
Из передней вышел седой старый человек, роста маленького, внешности непримечательной.
— Здорово, Валентин! В щель твою туды… — с ухмылкой проговорил он, подходя к старинной деревянной кровати. — Крепкий у вас род, сохатиный… Очнулся, значит?! Видать, не судьба… Ну, теперь мы тебя вылечим!
Вальке не по себе стало от этих слов.
«Может, это и не сон был», — с тревогой подумал он.
— Ты по делу в деревню пожаловал али как? — строго спросил старик.
— Отдохнуть надо от города да на могилу матушки сходить.
— Так, так… А на вид — нездоровый… Ладно. Лечить тебя буду, — торжественно объявил старик. — Как следует, самым проверенным снадобьем!..
«Удивительно, — подумал Валька. — Дед ведет себя точно по предсказаниям матушки. А говорят, вещих снов не бывает!»
— А ну-ка, парень, сбрось-ка одеяло да на живот ляг, — скомандовал Тимофей.
Валька повиновался.
— Та-ак! Внутри будто медведь храпит… Щас я лекарство принесу…
На глазах Вальки навернулись слезы: он и сам не понял от чего: то ли от беспомощности своей перед болезнью, то ли от воспоминаний об умерших родичах.
— Ты чего разнюнился?
— Я здесь не хочу оставаться, — почти шепотом ответил Валька, — и туда идти страшно…
— Ишь ты, забрало, видно… Да не дадим мы тебя просто так спровадить, никак не дадим, — улыбнулся Тимофей, шаря глазами по избе. — Домик у тебя хороший… пятистенный, печка добрая… живи пока… Я тебе угождать буду… Снадобьем на ноги поставлю, а там и девки к тебе дролиться приедут. Дородные… Хошь, из райцентру, хошь, из Крутолесья! Здесь-то уж их не раздобудешь… Хи-хи…
— Из Крутолесья?! — вскричал Ванька. — Не до дроленья! Тошно мне! Принес бы лучше бутылочку самогона…
— Вот заладил, — с досадой пробурчал Тимофей. — Тошно, тошно! А дом-то на кого оставишь? Он ведь у тебя сосновый просмолок, веки вечные простоит.
— На тебя оставлю, Тимофей Гаврилович, на тебя, дедушка! — почти выкрикнул Валька, да так громко, что дед перекрестился. — Давай бумагу скорей, сейчас завещание нацарапаю! Неси ручку! Закружится голова — поздно будет…
Старик оторопел.
— Ох-хо-хо… Ты что, и впрямь отходишь?!
Тимофея из горницы словно ветром сдуло, он даже полушубок не запахнул, несмотря на ветер и колкий снег.
— Про бутылку не забудь! — крикнул вслед Валька, а про себя подумал: «Да ведь для такой мерзости и слов-то не подберешь… Людоед в законе! Нет, нет! Кровосос! Дверь-то на мороз так и не закрыл!»
Тимофей воротился в горницу так же тихо: Валька даже не слышал шагов, а когда открыл глаза, то увидел близко склонившееся лицо, крысиные глазки.
— Вот, Валюша, два листка бумаги принес да авторучку до отказа заправил, — зашептал Тимофей.
— Зачем два листка? Мне одного хватит.
— Так ведь дом-то у тебя, ого-го! Тут утвари — от четырех поколений, одни кресла разные чего стоят… Или кресла-то не мне отпишешь?
— Тебе, все тебе, дедушка… — еле слышно выдавил Валька и опять закрыл глаза.
— Ох, Валюша, совсем ты плох, — засуетился Тимофей. — А я-то, старый дурак, снадобье-то взял, а про самогонку забыл! Да ты не серчай на дедушку Тимофея… Хи-хи… Я щас сбегаю…
С самогоном старик вернулся быстро.
— Вот тебе, Валенька, литровая банка… Только не серчай на дедушку, память дырявая… Мне для тебя и литру не жалко! Я ведь тебя, голубчик, со всеми почестями, — зашептал он, — по всем правилам похороню. У меня и домовинка готова… который год в избе покоится, из осины отстойной, сам парил… Только ты, в щель его туды… подробнее напиши, чего мне оставляешь, с пояснениями. Дескать, сначала двоюродные дядья померли, потом отец родной, давно это было, потом матерь… и вот как есть никого, отсюда и…
— Хватит! — не выдержал Валька. — Сам-то пьешь?
— Я-то?.. — И Тимофей вдруг ехидно и неестественно захихикал. — Редко пью… Когда того… ну, когда ухаживаю за кем-нибудь из приезжих… А ты-то щас выпей, сразу, ведь оно того… — И он опять захихикал, и на этот раз Валька заметил, что в кармане его полушубка еще одна бутылка. И удивительно — точно такая же, как у директора гидролизного завода.
— А по-моему, тебе сейчас в самый раз выпить, уважаемый Тимофей Гаврилович, — твердо сказал Валька. — В порядке исключения! Как заслуженному труженику…