Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
Накануне днем он впервые за долгие месяцы увидел солнце. В полдень под полозьями кое-где шуршал подтаявший снежок, кожаный возок нагрелся. Откинув полог, Апраксин жмурился, подставляя лицо ослепительным лучам. Первой кинулась на шею мать, робко обняла жена…
Родное подворье всполошилось. Три с лишним года не видела барина дворня. Все поднялись на ноги, захлопали среди ночи двери, задымилась кухня.
Андрей сразу успокоил брата:
— Государь еще не отъехал. Нынче заговор супротив него открылся Ваньки Цыклера с товарищи. Розыск сам государь ведет в Преображенском.
—
— Повидай завтра Меншикова, он подскажет.
— Ты-то больше меня ведаешь, проводишь.
Андрей растянул физиономию в улыбке:
— Нет, Федька, в отъезд мне нынче же быть.
— Куда еще?
— Отгадай.
— Не дури, сказывай. А Петруха где?
Андрей смеялся, крутил головой.
— И Петрухи нема. В Новом Городе Великом он. На воеводство туда отъехал по указу государя прошлой неделей. А сей же день и я отъезжаю, в Голландию, навигатором обучаться мне велено государем, как и другим стольникам. Со мной Мишка Куроедов следует, тож по указу государя. Его також учить велено морехоцкому делу…
— Поезжай, остепенишься. Пора бы, чай, женат.
За столом Андрей словоохотливо рассказывал новости:
— Государь-то как возвернулся с Азова, почал все свои затеи вершить. На Воронеже флот ладить, в Голландию стольников спроваживать на учение. Сам должон был выехать завтра-послезавтра, да с розыском задержался.
— Што с Ванькой-то?
— Замыслил с Пушкиным да Соковниным извести государя, да, спаси Бог, Ларион Елизарьев повестил о том зле государя.
— Нынче-то што?
— Розыск в Преображенском, застенок сам государь правит, распутывает клубок. — Андрей замолчал на мгновение, ухмыльнулся. — Государь-то нас жаловал, отобедал прошлым месяцем, когда Петруху воеводой определил.
Апраксин слушал, а сам размышлял: «Мне-то что уготовлено? Нет хуже безвестья».
Утром простился с братом, поехал к царю.
В Преображенском царило заметное оживление. Скакали, не разбирая дороги, гонцы, в крытых кибитках свозили арестованных заговорщиков. Апраксин с трудом разыскал Меншикова. Тот, не размышляя, сказал:
— Годи, Федор, государь велел тебе его дождаться.
Петр появился к вечеру, много возбужденный, бледное лицо его нервно подергивалось. Выпил стакан водки, закусывал на ходу, отрывисто бросал фразы:
— Поедешь со мной в Европу. Ума набираться станем по корабельному строению в Голландии, и еще где, поглядим. Состоять при волонтерах будешь, я поеду персоной секретной, Алексашка и Лефорт в моем десятке, они тебе все пояснят. Вызволи у Головина в пути мою грамоту и штудируй оную, тебе по ней исполнять наказы. Тронемся на неделе. Только со злодеями покончим и отъедем.
На другой день Боярская дума приговорила казнить Цыклера и пятерых его сообщников. Казнили жестоко и прилюдно, остальных заговорщиков с роднею разослали по глухим местам… Головы казненных остались торчать на кольях под кремлевскими стенами.
А Великое посольство отправилось к Твери и дальше к Новгороду.
Не успел Федор толком поговорить с Пелагеей, но только понял, что она сильно сдала здоровьем…
Первая передышка в пути совпала с радостной встречей. Остановился Федор в доме брата, жил в его комнате. Весь дом оказался забитым свитой. Рядом в комнате разместились Лефорт и Головин, на нижнем этаже Возницын и дьяки. Брат все три дня пропадал с царем. Осматривали кремль, крепостные укрепления, цехгауз, пушечное зелье…
Появлялся брат к ночи, сильно выпивши, храпел во сне. А наутро убегал затемно. Толком так и не поговорили. Накоротке помянули родителя, пожелали здоровья матери и сестре Марфе Матвеевне.
— Ты там за Ондрюшкой-то приглядывай, — сказал Петр, — он хотя и оженился, а дури в голове немало.
— Небось, пригляжу.
В Либаве не первый день на рейде томилась в ожидании гостей бригантина «Святой Георгий». Шкипер Иоахим Вайсендорф исполнял привычную работу, которая заранее была хорошо оплачена. Герцог Курляндский не поскупился, отвалил полторы тысячи флоринов за небольшую морскую прогулку…
Наконец-то эти странные русские погрузились на корабль, но, как часто бывает на море, задул противный ветер, развел большую волну. Два дня отстаивались на якорях, «ходила туда-сюда» на волнах бригантина. Оно, может быть, и к лучшему. За это время Иоахим наконец-то распознал среди пассажиров царскую особу.
Высокого роста, в обычном шкиперском платье, едва ступив на палубу, он уверенно подошел к капитану и представился по-немецки, чуть коверкая слова:
— Унтер-офицер Питер Михайлов.
Судя по обращению окружающих его для них он был далеко не простой офицер.
Едва успев ступить на судно, Питер Михайлов попросил шкипера:
— Герр шкипер, позвольте мне ознакомиться с судном?
Иоахим Вайсендорф не возражал.
— Вам дать провожатого?
— Спасибо, я управлюсь сам.
Шкипер приглядывался к русским. Кроме урядника, он заметил еще одного пассажира, который часто оказывался рядом с Питером Михайловым.
— Мотри, Федор, — говорил он ему, похлопывая по мачте, — стеньги-то скреплены у брига надежней, чем на «Святом Павле». Припоминай, брат, сии устройства.
Федор Апраксин чаще других спутников царя гостил на палубе, заглядывал в кубрики и трюмы, осматривал крепления якорей. После обеда сидел в каюте у Головина, читал царский наказ. Начинал его Петр с людей, которых следовало отыскивать среди иноземцев. «1-е. К службе морской сыскать капитанов (ч. З или 4), которыя б сами в матросах бывали, а службою дошли чина, а не по иным причинам. 2-е. Когда вышеписанные сысканы, тогда к той же службе сыскать порутчиков и потпорутчиков ч. 25 или 30 добрых же, и чтоб, также, которыя бывали в ниских чинах. 3-е. Когда и те готовы, тогда взять ведамость кораблям, сколько числом, и из вышеписанных выбрать, на всякий корабль по человеку, и приказать им набирать добрых боцманов, констапелеф, стюрманоф, матрозоф по указанному числу; а жалованья им давать зачнут будущего 1698 году июня с первых чисел. 4-е. О числе людей на корабли помыслить с ыскусными морскаго пути».