Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
В Донском устье на случай нападения перекрывались наглухо сваями и цепями все рукава, кроме северного, Кутюрьмы. Таганрог и Троицкая крепость опоясались каменной стеной с бойницами.
Возвращаясь в Азов, адмиралтеец каждый раз читал почту. Из Воронежа писал Игнатьев. Лето выдалось холодное, дождливое, на людей нашел мор. «Машлихтовый мастер Питас Ян волею Божию умер августа 27 числа и я приказал надсматривать за плотниками и довершить Яну Ренсу, — доносил помощник адмиралтейца. — А Федосей Скляев, Таврило Меншиков, Тихон Лукин, Степан Городничий, Василий Шипилов, Савва Уваров
«А из матросов три доли больных. Также и из плотников у государева корабля только 40 человек работает, а 65 человек больны».
Своими печалями Апраксин делился с воеводой. Как-никак близкий родич, хотя и старше почти на два десятка годков:
— Вишь, Степан Богданович, болезнуют мои корабелы на верфях поголовно, людишки все под Богом ходят, дело-то стоит, а государь по осени спросит.
Ловчиков совсем далек был от корабельного строения, успокаивал племянника:
— Твоей-то вины нет, Федор, чаю, отпиши государю, он поймет.
— Пиши не пиши, а дело поправлять мне придется.
В конце лета пришла добрая весть из Москвы. Сам царь делился радостью по поводу событий на севере, в Двинском крае. Упоенные легкой победой под Нарвой, шведы задумали совсем оттеснить русских от моря.
Весной 1701 года Карл XII самонадеянно бросил первому министру графу Пипперу:
— Упрячем царя Петра в его болотах навечно. Пусть навсегда забудет русский мужик о море. Пошлите эскадру Шеблата к Архангельску. Сжечь дотла город, порт, верфи. Никого не жалеть.
Все предусмотрел шведский адмирал Шеблат. И эскадру снарядил добротную из семи кораблей, и флаги поднял на них английские и голландские, чтобы обмануть русских. Но этот самый мужик и обломал шведам зубы в первой стычке на море. Жертвуя жизнью, привели архангельские поморы корабли неприятеля под крепостные пушки, перехитрили врага. Потеряв корабли, Шеблат ретировался несолоно хлебавши…
Собственно, это было первое поражение шведов в начавшейся войне, и потому радость успеха переполняла сердце царя. С кем поделиться в первую очередь? Конечно, с бывшим воеводой двинским, близким человеком. «Я не мог вашему превосходительству оставить без ведома, — волнение царя передалось и Апраксину, — что нынче учинилось у города Архангельска зело чюдесно…»
«Слава тебе Господи, — вздохнув, перекрестился Апраксин, — наконец-то супостата отвадили». Ликовал адмиралтеец вдвойне, как-никак, а шведа побили в местах, где и он внес свою лепту в оборону. Невольно вспомнились годы, проведенные в Двинском крае. «Верняком и отче Афанасий приложил руку к той виктории».
В Москву Апраксин ехал с докладом по вызову царя. Добрался в сумерки. Аккурат к Рождеству. На заставе в Замоскворечье послышалась пушечная пальба. Апраксин высунулся из возка, крикнул стражнику у рогатки:
— Пошто пальба-то?
— Нынче, барин, шведа поколотили, государь велел празднику быть, — с трудом шевеля языком, объяснил подвыпивший стражник.
На Красной площади всюду горели
Родное подворье встретило приятной неожиданностью. Не успел Федор выбраться из тулупа, двери сеней распахнулись, и он оказался в объятьях Петра и Андрея.
— Братуха! В кои годы свиделись!
Наверху лестницы стояла мать, опершись на палку. Рядом поддерживала ее за руку Пелагея. Федор взбежал, тревожно забилось сердце: «Совсем бабы оплошали».
— А я, братец, бобылем нынче. Женка в Новом Городе пребывает, сынком меня одарила, — похвалился Петр за столом.
Федор добродушно ухмыльнулся:
— Теперя есть кого гостинцами угощать. Ты-то по какому случаю в Москве?
— Государь велел спешно быть, гонца прислал. Завтра-послезавтра призовет. Ваньке Татищеву тоже наказал быть.
— Который струги ладил?
— Он самый. Расторопный, воеводой у меня в Кашине правил исправно. Государь его приметил, когда он пушки торговал у шведа…
Первым к царю вызвали старшего брата. В светлицу вошли вместе с Иваном Татищевым.
— Молодец, новгородец, — похвалил царь старшего Апраксина, — не спишь, летось шведу покою не давал, подмогу Шереметеву учинил. В сем лете також будешь в Ингрии с полками. — Петр поманил Апраксина к карте. — Отсюда твои полки отвлечь шведа должны. Сызнова вместе с Шереметевым покою неприятелю не давать, а при случае и побить знатно. — Петр поманил Татищева и продолжал водить пальцем по карте. — Другое дело великое на новгородский приказ возлагаю. Ты, Иван, нынче же, без мешкоты поезжай к Ладоге, на речку Сясь, пройди от верховья до устья. Сыщи, где поудобней место для верфи корабельной. Тут же с воеводой имайте людишек, плотников да кузнецов по уездам, лес вали, руби верфь. По весне заложишь полдюжины кораблей. Указ о том получите днями…
Федор Апраксин, пока суть да дело, наведался в Приказ воинских морских дел. Как раз застал там своего начальника и старшего товарища. Генерал-адмирал Головин запросто обнял тезку.
— Замотался я, Федор Матвеич, — с одышкой, с трудом переводя дыхание, пожаловался начальник Приказа морского флота, Посольского, Ямского, Монетного двора, Оружейной, Золотой и Серебряной палат, — не знаешь, куда с утра голову приложить. Государю во всех делах помочь надобно, а ты сам знаешь, ворюги всюду водятся, норовят урвать у державы.
Выслушав Апраксина, вздохнул, проговорил с сожалением:
— А я-то с той поры, как на «Крепости» побывал, в море и не хаживал. А нет-нет да и похочется на волнах ветра свежего прихлебнуть. — Генерал-адмирал понизил голос: — В нынешнюю кампанию отправлюсь с государем в Архангельский, там на корабликах море-то попытаю.
— В моих прошлых вотчинах побываешь, Федор Лексеич, кланяйся там архиерею, в дружбе с ним состоял.
— Непременно. Я чуть не позабыл. Поедем-ка нынче в Сухареву башню! Проведаем диковинку знатную государеву — школу Навигацкую. Тебе тоже надобно видеть, где нынче куют российских кумандиров флотских да штюрманов…