Феерия для другого раза I
Шрифт:
– Ох, уж и горазда выдумывать темные ухищрения!* [373] вы погружаетесь в дерьмо, варитесь в собственном говне, дрожите, хрипите.
– Природа, бля! Природа, бля!
Оскорбительно.
Но довольно напускного веселья!
Я вижу, что вам еще хуже… Дальше больше… вы лежите в постели… природа вас отделывает… преображает… трагедия разыгрывается внутри, в брюшине, совсем не в мыслях! больше нет никаких мыслей!.. драма в животе, именно там!.. ваша поджелудочная с детскую головку… ну и?…
373
В одной из предыдущих версий текста романа Селин приписывает Сен-Симону следующее высказывание «неистощимая на каверзы и подлости»: «Сен-Симон знал ее, но этот характер не так напоминает мадам де Бургонь. Сен-Симон, естественно, отдавал себе в этом отчет». Мы находим ее черты не в портрете герцогини де Бургонь, а у мадам Герцогини: «<…> любящая унижать, насмехаться, задевать людей, не способная на дружеские чувства, а только пылающая ненавистью и, следовательно, злая, гордая, беспощадная, неистощимая на всяческие каверзы и подлости, сочинительница оскорбительных, но казавшихся ей забавными, песенок о людях, которых она, вроде бы, любила и которые посвящали ей всю свою жизнь».
Ваши родственники придут «с 2 до 3-х»… посещение… больше они не придут… они плакали, глядя на вас, да и потом, от вас воняет!.. заметьте, мой ароматец еще ничего, пеллагра! Нет! Нет! Нет!.. правда, резкий тошнотворный смрад, выворачивающий кишки… Уже «насквозь» провонялся, как говорится… suigeneri… [374] такой ужас внушаете, что у них глаза на лоб лезут!.. они уходят, пошатываясь… вот так-то, а глаза!.. как у омаров! кузены, шурины, малыш Лео, тетушка Эстрем!.. Ах, они больше не поют! Ах, они больше не танцуют… праздник! праздник! Они должны бы вернуться, но не возвращаются, да вы их и не ждете… вы вообще ничего не ждете… под конец у вас черные круги под глазами, цвет лица бурый… вы ужасно мучаетесь… у вас еще будет возможность, схватки возобновляются, агония, великолепный урок в Амфитеатре! стажеры-медики не дадут вам расслабиться… двое вам надрежут здесь… обсудят… еще двое вообще ни о чем не думают, просто делают надрез чуть выше грудины… рукоятка грудины… разрез широкий… ваша грудная клетка состоит из двух частей, ваши внутренности вытаскивают наружу! в формалин… преимущество у поджелудочной, такой толстой, такой разбухшей… это техника… у вас нет собственного мнения по этому поводу… вас изучают… вы разбросаны, что она себе думает… ваша кровать оплачена, отобрана у двадцати пяти «операбельных» из города… их родные крутятся возле Больницы… вы с удовольствием удрали бы от этой толпы!.. ваши ящики вывернуты, выпотрошены, перерыты сто раз!.. ваши часы уже остановились… вы совершенно бесстыдно мочитесь под себя… не в судно!.. они уже не меряют вам температуру… главврач проходит по коридору… притрагивается к ручке вашей двери… но не заходит… запрещает и персоналу входить… достаточно… кончено…
374
Sui generis (лат.) – своего рода; особого рода; здесь – своеобразно.
Вся эта банда придурков удаляется… ворча.
Ах, вы еще насмехаетесь!
– Свиньи! Предатели! Подлецы! Над моими бедами! ваш крик… ваш крик!.. вы больше не можете!
– Бездельники! Кровопийцы!
Вы пьянеете от морфия и боли!.. Усиливающиеся боли… нет адекватного слова в словаре, ближе всего – «страстотерпец»… но это невероятно глубокое слово, оно вызывает страшные ассоциации… услышав раз, вы его не забудете… революционеры-заговорщики упразднили его… так было нужно!.. необходимо!.. их цель!.. искалечить, обеднить наш язык!.. если так дальше пойдет, то скоро, даже находясь в агонии, вы не сможете пожаловаться… нужно бы позаимствовать слова из Вольского, сирийско-персидского или англожаргонного языков…
О, страны с захваченной в плен душой! О, новые взгляды покоренных народов! О, позорные условия сдачи!.. Ладно! Историки почесывают затылки… мнутся… не знают, с какого боку подступиться к Франции… но «Феерия» – другое дело! «Феерия»!
С «Феерией» все по-другому!.. обстоятельства печальны, но вы-то уже на самой вершине!.. Ваш дух воспарил к небесам!.. Негодяй! вы заикаетесь! трепач! Смерть? Ей-богу!.. благостный конец!..
Благословение!.. Предсмертная молитва! свинья, он еще смеется надо мной!..
Вот что рассказывают и что на самом деле правда, о том, как вы беретесь за дело… необыкновенный весельчак!.. благодаря «Феерии»!.. два фунта с полтиной! язвительность Сократа, чтобы вы не застаивались, не обросли мрамором, благодаря «Феерии»!.. агония – это славно!.. Древние умирали так скучно!.. представьте: ладья Харона, нравоучения!.. все признают это, кроме брата Франсуа и Пьера Лаваля…* [375] А, убирайтесь! а вот и флейта! лютня! сыграем-ка!.. смерть под флейту!* [376] вот идея! веселая смерть! и я прошу вас! моя Статуя! мой Сквер! моя Площадь! мой Город! Селин-град! действительно Селинград! по крайней мере! Столица! Есть ли Слава, нет ли ее! четырнадцать скромниц и Орфеон! Ах, давайте же вместе поработаем! Помогите мне! маленькое усилие! не распускайте слюни, под вами и так все мокро! Нет! выше! выше! к Солнцу! чтобы эхо отразилось! разлетелось! раздробилось! черные тучи! гром гремучий! вершина Гонес во Вриошима!* [377] из Камючацки в Бекон! – Не умирайте без «Феерии»!
375
Пьер Лаваль и Франсуа Мориак приведены здесь как личности, которым довелось узнать, что такое предсмертная агония. Один из них пережил агонию до собственной казни (он был казнен после того, как принял яд), другой – «морально агонизировал», когда писал статьи в защиту осужденных на смерть во времена «чисток».
376
Одна из самых прекрасных страниц романа «Банда гиньолей I» – та, где Селин пишет о своей мечте умереть, играя на флейте.
377
Вриошима – имеется в виду Хиросима.
Вот слова, которых я ждал! книга издана! Я обнимаю вас! какая эмоция на Обложке!.. все азимуты!.. и все полюса!.. Тропики!.. все есть!.. покупатели стекаются отовсюду!.. никто не хочет умирать, не посмеявшись от души!.. оптовики развернули целые баталии на кипах моих произведений!.. остатки моих книг на складах залиты кровью!.. у меня все в порядке, несмотря на ненависть, чертовы наговоры Артронов!.. Я подбираюсь к миллионному тиражу!.. подумайте об этом перед своей печальной агонией! существуют ли они? существуют ли?… нет никаких данных по этому поводу!.. Они хотят «Феерию»! и музыку!.. партитуру на два, три голоса… песня! Кстати, вам надо ее послушать!.. какая липкая жопа! Я напеваю, вот и все… потроха забиты говном, тяжело… две недели я не могу посрать… к тому же, сумасшедшие мне мешают!.. я хочу сказать, в клетках справа и слева… безумные крики в камерах… моя бедная башка!.. а еще мой собственный звон в ушах… грохот барабанов!..* [378] барабаны по барабанным перепонкам!.. барабаны и болячки!.. мое среднее ухо, такое малюсенькое!.. но и в нем грохочут двадцать пять оркестров!.. стучат вагоны! гудят поезда!.. и не один!.. два, три, четыре, множество!.. Когда Хорек наконец решится! бросится! разобьет голову! пробьет стену! О-ля-ля! Чудо! облегчение! самый настоящий хорек! осторожно! череп расплющен! старый горлопан-заключенный из соседней камеры! башка-то расколота? вовсе нет! Он мне пробил стену, как я мог быть совершенно искренним!* [379] Мне бы его тридцать шесть! скривленную морду! сплюснутую голову!.. чтобы вернулось спокойствие!.. чтобы охранники не были вусмерть пьяными, чтоб они не свистели беспрерывно, и чтоб они не дергали по двадцать тысяч раз на день глазок… и чтоб отравили все своры своих собак!.. Ах, эти семь свор! Семь свор, лающих снаружи!.. впрочем, я расскажу вам поподробней!.. а в остальном, все, вроде, прекрасно!.. потому что это даже хуже хамства надзирателей, вышки, от которой вам уже и так плохо, и в тысячу раз хуже скрежета решеток! фрррр! фрррр! нескончаемая пытка! словно охрана развлекается, скребут! пиликают!.. арфы решеток! они поворачивают ключ!.. фрррр! фрррр! вся полость огромного корабля-тюрьмы,* [380] набитая гнилыми мясами, трещит, стучит, дрожит… добавьте сюда свистящие порывы ветра!.. слышали бы вы! хлопанье дверей, железные кастаньеты!.. кастаньеты замков!.. Я бы заставил вас разучить мои ноты и сыграть ноктюрны на моей печенке, но в этом галдеже?… а беготня в сабо?… бесконечный стук деревянных сабо… я вам не рассказывал… гуськом… щелк! щелк!.. будто там, на самом верху тюрьмы, – воздушный мост… и они щелкают по ступенькам… щелк! щелк!.. заключенные, гуськом… здоровые парни, руки за спину… будто там, наверху, мост, они щелкают как раз перед моей дверью… щелк! щелк! щелк! они прищелкивают, переходят из одного крыла… в другое!.. спускаются по ступенькам в камеры… щелк!.. щелк!.. вереницей… одна, вторая, гуськом… следующая!.. от рассвета до заката… тяжко дышит чрево огромного судна, глотающее время, а внутри ходят друг за другом в сабо заключенные… щелк! суки за спиной, мимо моей двери… ключи в замке щелкают… щелкают… один оборот! два!.. двери скрипят… остальные… всегда есть остальное!.. словно они танцуют, а вы не видите, отбивают чечетку! свисток, трель, прибавить шаг!.. балетные па… арестантов… щелк!.. щелк! Акак забудешь Гортензиа! моего похотливого экто!.. Заседателя Посольства, Людовик XV!
378
Звон в ушах, среднее ухо, барабанные перепонки – медицинские термины.
379
«Я любил тебя неверною любовью, как мог я быть искренним?» Расин, «Андромаха».
380
Тюремные постройки XIX и XX веков представляют собой многоэтажные здания, где камеры располагаются вдоль стен, а свободное пространство посередине венчает стеклянный потолок. Отсюда и метафора «трюм корабля» в романе «Смерть в кредит».
– У меня высокие каблуки, плутишка! у меня высокие подкованные каблуки!
Он окликает меня! я не могу вам повторить всего…
– Люби Людовика XV! – требует он! – Люби Людовика XV!
Я сопротивляюсь.
– Кровопийца! вонючка! обманщик! свинья! – отвечаю я!
Я упал ниже всех тех, кто позорит меня, так я считаю! Я понимаю, что Людовик XV – грешный развратник, но такая вульгарность? Никогда!
Он понимает свою оплошность.
– Тогда возьми Людовика XVI! Людовика XVI! возьми Генриха IV!
Конечно, я… король! он мне предлагает Людовика Толстого!.. Карла X!.. он теребит кружевное жабо на шее.
– Генриха III!
Он делает все, что хочет, эта эктоплазма… он приклеивает себе острую бородку… отдирает ее…
– Тогда Дагобера? Дагобера?! [381]
Он возлагает себе на голову маленький венец.
– Я не хочу ни с кем трахаться, черт подери!.. Пошел вон! Сатана!
Вот как я веду себя! Прежде всего, моя мораль! Моя честь! Хуже, чем нужда!.. Я допускаю, что он эктоплазма… что у него есть право лазить в форточку… но?… каким образом?
381
Дагоберы – короли Франции из династии Меровингов.
Будь он даже самим Людовиком Святым, это ничего бы не изменило! Святой Людовик сказал: «Гоните их! и тэдэ!»* [382] Превосходно, такова моя природа! Это все! Девственная мораль, так сказать… Мне случалось плакать, но не сразу, на следующий день… на рассвете… Лучшее время…
– Ты не хочешь сдаться на милость Франции? Не хочешь?
Он напирает на патриотизм, взывает ко всему святому, что есть во мне, а мне на это наплевать… Он же слышал, как говорили обо мне – чудовище!.. мой фольклоризм!.. он со слезами твердит мне про Безон!.. это ужасно – рыдающий негр… напоминает животное, которое избивают… Он – Людовик XV, негр, эктоплазма…
382
Людовик Святой: «Что касается мирян, то когда они слышат (от евреев) хулу на христианские законы, должны защищаться только мечом, которым должно протыкать тела противников, нанося как можно более глубокие раны». Эта цитата и упоминание Людовика Святого, имя которого, казалось бы, продолжает перечисление великих людей Франции, приведены здесь с совершенно другой целью и в ином контексте. Эти слова Людовика Святого вспомнились Селину осенью 1951 г., когда он готовился обратиться в суд с иском на клевету Эрнста Жюнжера, который приписал Селину следующие слова: «Он говорит, что удивлен, озадачен тем фактом, что мы, солдаты, не расстреливаем, не вешаем и не истребляем евреев. Он удивлен, что некто, у кого в руках оказался штык, не предается безудержной резне. «Если бы большевики оказались в Париже, они бы показали вам, как им пользоваться; они бы научили вас, как «зачищать» население, квартал за кварталом, дом за домом. Если бы у меня был штык, я бы знал, что с ним делать», – так говорит он». В письме к Жану Полану Селин объясняет, что подает иск потому, что он-то имел в виду слова Людовика Святого, а того, что ему приписывает Жюнжер, «никогда не было, ни в мыслях, ни в произведениях. НИКОГДА. Вы никогда ничего подобного не найдете, даже зарывшись в мои книги с головой. Но как бы им ХОТЕЛОСЬ (как им не терпится!), чтобы я это произнес. НЕТ. Никогда. Интересно получается. Я думал, что эти слова произнес Людовик Святой, обращаясь к Дамьетт… Это общеизвестно и встречается во всех его письмах! Без сомнения, ссылка… Жуанвилль или кто-то другой… но я ведь не король и не святой. Что касается стиля, то в нем передается дух той эпохи! уже не пишут и не говорят в таких выражениях». Селин упоминает об этом в романе «Из замка в замок».
– Ты меня гонишь с моего места! Хи! Хи!..ты меня свергаешь с поста Заседателя!.. ну будь же человеком… покончи с собой!
Вот что я слышу в форточку…
– Бессердечный! – говорит он мне…
Он пробует все!
– Возвращайся во Францию! Франция в горе!
Он меня достал этим горем страны!.. подумайте, а если бы меня проняло до печенок!.. если бы я страдал, будучи так далеко от Франции!.. хватит болтовни, грубости, здесь, вокруг меня, негодяи, жестокие потрясения, всяческие ничтожества, сутенеры, доносчицы… ах, милая Эстрем!