Феерия для другого раза I
Шрифт:
– Когда уже придет конец глупостям?… моя печь!
Его печь, последняя на Монмартре!.. ну, положим, не совсем последняя, но почти что!.. во всяком случае, последняя его печь… развалившаяся в 39-м!.. а мои кирпичи, а? Найдите мои кирпичи! Кирпичи, печь! Ему всегда мало!
– Я бросаю все, конец, работе конец!
Он хватался за гуашь, акварель, случайные заработки… Случайные клиенты… Он бы хотел обжигать глину!.. раскаленная земля! только земля! растрескавшаяся!
– Я буду последним керамистом!
Весь пол запачкан глиной… На паркете – лишь глиняные статуэтки… писал он тоже на полу… подрамники стоят у стены… Он не мог рисовать на мольбертах!.. он ни минуты не оставался на месте, вертелся волчком!.. и вечерами напивался в стельку… лак!.. краски! тюбики!.. кисть!.. все летело к черту!.. разбивал молотком глину… резал полотна!
Сколько злобы!
– Пошли
Когда он бесился, это было нечто! Бешенство палок! Грохот костылей! Трассирующие снаряды! Горшков!.. все в окно! срывал повязки! и пусть они вернутся сейчас же… пусть молят о прощении… раздобывают шампанское… и даешь загул!..
Буль-буль! Буль-буль! Вот и Парижанка!* [393]Веселуха до рыгачки!
И давай носиться зигзагами… пусть все видят виртуоза…
– Давай, гуляй, моя гондола!
Прямо по чужим ногам! По животам! По горшкам! По головам!
– Откуси мои ноги! Отрежьте мне ноги!
И попер на клиентов! ну и вопли! а у самого полно бензина, растворителей… лаков… он ведь про огонь говорил, что-то такое про огонь, однако!.. пролитые литры бензина! и еще трубку курил за трубкой! сигары! он играл с огнем! художники – опасные люди, непредсказуемые, вы говорите, он не дурак… как раз наоборот!.. вот он шарит по углам, что-то смешивает… что-то нашел под диваном… пакет… письмо… положил назад… черт! окно! поздним вечером, когда успокаивался, а он затихал поздно, казался хамелеоном на колесиках – весь желтый, оранжевый, фиолетовый, все лицо в глине… нас осталось только двое, он да я, он переругался со всеми… пустота… при свете газа… у него был газ, внизу, под лестницей, и ободранная кухня… свистящая газовая горелка… это напоминало мне пассаж Шуазель, он тоже освещался газовыми рожками, тысячами газовых рожков…* [394] в предпраздничные дни все уроды с Бульваров толпились в Пассаже, вопили, простофили, клоуны, арлекины, господа с Больших Бульваров… ну и суматоха! И толстые тетки, и старички, и молодежь! Какой визг там стоял! Газ светит посильнее, чем Луна, газ, тусклый зеленый свет, который поражает… ошеломляет… в его свете все кажется странным… люди ни живые ни мертвые, никакие… живые мертвецы… я раньше бредил этим мертвенно-зеленоватым маскарадом… а тут – вообще конец света! Полный Пассаж… вам надо побывать там… в предпраздничные дни! рожи разрисованы почище, чем у. Жюля! и этот бледно-зеленый свет газа… я вам уже описывал мастерскую Жюля… хаос!.. по его же вине!.. его бешеная гондола… его горючие смеси в горшках!.. а если он все это разобьет! Ах, гипсовые модели! Его конура была настоящим гадюшником!.. к тому же лак!..
393
К «Парижанке» Оффенбаха эта цитата отношения не имеет.
394
По поводу газового освещения и неудобств, им доставляемых, смотри роман «Смерть в кредит».
– Тебе еще сюда бы конфетти!
Я имел в виду пассаж Шуазель.
– Никаких конфетти! Мне нужна печь!
Сидит в своей тележке, в дурацкой гондоле с кучей горшков между культяпками!.. Удобства, так сказать… он дергался, как в падучей, разбрызгивал краски – желтые, синие, красные!.. лужи… лужи…
– Я – палитра с красками? Правда? Похож?
– Да! Да!
– У Рембрандта не было таких красок! А у меня есть!
И тут же – в свое круглое зеркальце. Жалкое подобие, но не Рембрандта…
– Красавец!
Он и мочился прямо под себя, в тележку… даже не утруждал себя подниматься в клозет! Он ведь был совсем один! Его нужно было доставать из тележки, помогать ему, хотя бы раз в день…
– Я не ссу под себя!
Он гордился собой.
– Да уж, ты плаваешь на Трансатлантиках!* [395]
Он упрекал меня в том, что я путешествую люксом, суперлюксом!.. что я избалован жизнью, никогда и ни в чем не испытываю недостатка, в то время как он должен мочиться в штаны! Тележка его, естественно, была с дыркой… поэтому он обссыкал глину, паркет, тюбики с краской.
395
В 1934 и 1937 гг. Селин совершил два путешествия в Соединенные Штаты, пересекши океан на трансатлантических лайнерах «Шамплен» и «Либерте». В Ленинград Селин плавал в 1936 г. на пакетботах «Полярис» и «Коломби».
Он работал неистово, как истинный художник, он бы не смог вдруг прекратить писать, я так думаю! Я считаю!.. чтобы стать «единственным»! В общем-то, это было бы бедой! Вдохновение капризно, но Бог-то знает, что само оно капризов не выносит!.. Тем более, что из-за пьянства он становился все более упрямым, агрессивным! Больные печень, желудок!.. печени как таковой у него уже не было, так, что-то в этом роде!.. губка, пропитанная алкоголем! И боль даже от легких прикосновений! Но больше всего его доводили до бешенства мои разговоры о муфельной печке!.. вот это называется «человек умеет гневаться»! Он аж подпрыгивал в своей коробке! Дрожало все: тележка, туловище, гондола, колесики!
– Друг мой, я себя создам заново! Вот только найду кирпичи! Пусть кончают свои глупости! Настоящий гений – работает с глиной! Глина – гениальна сама по себе. Руки! Глина!
Но глина не простая, только такая, как нужна для него! Только! Его золотая жила! Его карьер в тупике Трене, место, о котором он никому не рассказывал… Теперь он никак не мог пробиться туда… ее залили бетоном! «Пассив»!
А сложности с кирпичами?… ну?… что за трудности?… они из Па-де-Кале, эти его кирпичи… те, которые ему так нужны! Боши захватили кирпичи! тоже! заводы!.. они захватили все! как же теперь разжечь его печь!
Да, нервная работа у художников! и уходят в забытье, небытие, загул, саморазрушение! конец!* [396] или же: водка! еще раз водка и снова водка! да, еще шампанское! шампанское!.. ведрами!.. но кто, кто пойдет ему за шампанским?… «Они забирают у нас все!»
Мне было нечего сказать! Я, мои книги! Мои предсказания! Мои отношения!.. хоть одно скептическое слово? Оп! Рохля!
– Лентяй! Сводник!..
– Ладно! Ладно! Привет!..
В дверях уже толпится народ… они загораживают проход… обожатели, любители, идиоты, светские люди, фото-модели, его модели, торговцы… Нечто подобное во всех мастерских… входят… выходят… этот вот – доносчик, вот консьержка… сплетники, задницы… светские ничтожества, алкоголики, шуточки, мусора, срань…
396
Одно из возбуждающих средств, которыми художник замещает творческий экстаз, – это сексуальное удовольствие: «напрячься» и затем «кончить».
– Я работаю в свином корыте, Фердинанд!
Он понимает.
– Глоток белого, Жюль?
И вдруг он отказывается! Он больше не хочет вина! Он кидается в самую гущу! «Со всех ног»!.. почитатели сраные!
– Все вон!
Но их слишком много… дверь не выдерживает!.. они толкаются, разбивают себе головы!..
Спасайся, кто может! Они прыгают на стулья, на диваны… и на женщин! На голых женщин! Ну и вопли!
Он решил остаться один! В одиночестве! Ему хочется поразмышлять, вот! Его абсолютное одиночество!.. вдохновение…
Вот я рассказываю вам, описываю… прогуливаюсь с вами по его халупе… потолок достоин отдельного описания… все пейзажи вверх ногами!.. все его полотна хранятся на потолке!.. обозрение его «периодов»!..* [397] их подвесила консьержка…
– Я же, ты понимаешь, я – скульптор! Живопись делает меня несчастным!.. значимость!.. подумай! моя значимость! Я не могу жить так, мне необходимо ощущать свою значимость! ты, ты не можешь пережить мою значимость!.. ты – тараканье племя!.. мерзкое племя! Смотри! Твое место – в щели! Я тебя так и вижу, забившимся в щель! В пизде, в щели!.. плоский… шустренький такой…
397
Среди «периодов творческого расцвета», отмечаемых критиками у Жана Поля, Селин запомнил, по крайней мере, два: период с 1924 по 1929 гг. – выразительная и трогательная манера письма некоторых пейзажей, изображающих Монмартр, они как бы предвосхищают картины бомбардировок, описанные во второй части «Феерии». Эти годы отмечены неуемным пьянством Жана Поля и случившимся в 1929 г. приступом белой горячки. И второй период, с 1930 по 1945 гг., который характеризуется более спокойной и жизнерадостной манерой, что соответствует более сдержанному, уравновешенному душевному и физическому состоянию, за что Жан Поль горячо благодарил Селина.