Фельдмаршал Борис Шереметев
Шрифт:
Росту Данилыч был царского, и шаги под стать, широкие, быстрые. Возможно, от роду так, а может, от царственного товарища перенял.
— Дарьюшка, душа моя, позволь нам войти к тебе, — сказал Меншиков, распахивая дверь в горницу жены.
— Ты уже вошел, князь, — улыбнулась Дарья Михайловна, одаривая гостя ласковым взглядом.
— Позволь, душа моя, представить тебе нашего знаменитого фельдмаршала, кавалера двух орденов, графа Бориса Петровича Шереметева.
Шереметев поклонился молодой княгине, осторожно взял ее маленькую
— Весьма рад и счастлив зреть вас, ваше сиятельство.
— Я тоже много наслышана о вас, граф.
— Вот, пожалуйста, Дарьюшка, спроси Бориса Петровича, опасно нам в бою али нет? Спроси.
Шереметев догадался, куда клонит светлейший, тем более что тот успел довольно выразительно подмигнуть ему.
— Что вы, ваше сиятельство. Опасно рядовым, которые непосредственно в бою, а мы — генералы — далеко от боя.
— Вот что я тебе говорил, Даша, — подхватил Меншиков. — Для нас там никакого риска, ну ни капельки. — И, обернувшись к Шереметеву, продолжал: — Вбила себе в голову, что могут и ранить, и убить. Собирается ехать со мной на рать.
— Не уговаривайте, не уговаривайте, Александр Данилович, все равно поеду, — решительно заявила княгиня. — Я считаю, жена должна быть рядом с мужем.
— Ну что ж, Дарья Михайловна, — вздохнул Меншиков, — раз вы так решили… Едемте, но учтите, сабли я вам не дам. Да, кстати, Борис Петрович, именно Даша учила вашу пленницу русскому языку.
— Какую пленницу?
— Ту, что у Магдебурга взяли. Марту-то.
— Я не одна учила девушку. Мы вместе с царевной Натальей Алексеевной. Я — разговаривать, царевна — читать и писать.
— И выучили?
— А как же.
Когда они вышли от княгини, Меншиков сказал Шереметеву:
— Спасибо, брат, тебе за нее.
— За Марту, что ли?
— Ну да. Только она теперь не Марта, Борис Петрович. Ее окрестили в нашу веру, нарекли Екатериной Алексеевной.
— Почему Алексеевной?
— А крестным-то, восприемником был юный наследник Алексей Петрович. Вот от него и отчество получила. Я ее через царевну на государя вывел, и все. Он Монсиху побоку. Теперь с Екатериной Алексеевной любится. Так что отмстил я той дуре {191} , она вздумала царя ко мне ревновать, пыталась его на меня натравить. А за что? Черт ее знает, бабью породу.
Первый тост, конечно, как водится, выпили за государя.
— Да, — молвил Меншиков, хлопнув свою чарку, — трудов у него, забот выше головы. Тут и правительство в Москве, и строительство Петербурга прямо на глазах у шведов. И флот воронежский, укрепление Азова, тут и Польша. Приезжал и сюда, смотрели с ним, как Киев укреплять от шведов.
— Неужто и сюда ждем?
— Война, Борис Петрович, все может случиться. Как у нас молвится, лучше заранее соломки подстелить, чтоб посля не больно было.
— И как решили?
— Укрепляем Печорский монастырь, для того я здесь. Но ему ж, государю, неймется. Надумал Волгу с Доном каналом соединить. Нанял в замежье некого инженера Перри {192} , а тот деньги стратил и сбежал.
— Как «сбежал»?
— Обыкновенно. Покопался несколько для вида и исчез вместе с деньгами. Теперь вот Огильви отставку просит, тоже бежать хочет. Государь его умасливает, содержание добавляет. А зря. Будь моя воля, я б этому Огильви коленом под зад дал бы.
— Но, Александр Данилович, насколько мне помнится, вы хвалили его, — заметил Борис Петрович.
— Хвалил, да, видно, зря. Он что учудил-то. С сорокатысячной армией засел в Гродно, а тут как тут и Карл припожаловал. Государь обеспокоился, шлет приказы ему: выводи армию. А он и ухом не ведет. Петр Алексеевич повторяет: выведи, иначе в ловушке окажешься, с одного боку-то король, а с другого — Левенгаупт. А он: «Я буду драться». Экий петух сыскался. Дошло до того, что государь послал приказ Репнину взять Огильви под арест.
— Неужто взяли? — удивился Шереметев.
— Нет. Передумал государь в тот же день, послал вдогонку воротить гонца. Говорит: «В Европе шум поднимется, император с Августом осерчают, они ж его нам навелили». Езжай, говорит, ты, Данилыч, и дает мне полномочия любой мой приказ беспрекословно исполнять. Ну, Огильви на сие разобиделся: как, мол, может генерал фельдмаршалу приказывать? Одначе вывел армию, увел от разгрома. Наш бы за такое ослушание под суд угодил, а с него как с гуся вода, еще и жалованье набавили.
— За что?
— Чтоб отставку не просил. — Меншиков сам наполнил чарки. — Ну, теперь за твою победу над бунтовщиками, Борис Петрович. По секрету сказать, не победил бы — не поздоровилось от государя.
— Это отчего?
— Оттого, что там уже примирение наклевывалось.
— Это вы о Кисельникове?
— Ну да.
— Его там меньше всего слушали. А со мной они из пушек разговаривали. Ну я и устроил им бомбардировку не хуже нотебургской, мигом свяли, и дня не выдержали.
— Вот я и говорю, хорошо, что победил. Ну, твое здоровье, граф.
Выпили, закусили икоркой с аржаным хлебом, груздочками солеными, добавили балычком, истекающим янтарным жиром.
— Значит, так, Борис Петрович… — заговорил вдруг деловито Меншиков после третьей чарки. — Делаем так, государь уж одобрил — у меня конница, у вас пехота.
— А мои драгуны? — насторожился фельдмаршал. — Тоже вам?
— Драгун оставьте себе, заместо личной гвардии, дабы не случилось казуса с вами, как тогда с матросами. Фельдмаршалу положена охрана. Вон Огильви целый полк за собой таскает. Государь взводом обходится, а Огильви полком. Вы, Борис Петрович, ведете ваш корпус в Острог, там и квартируете, фуражом с кормами обеспечиваетесь. Я иду в Польшу на соединение с Августом, нашим вшивым союзником.