Фельдмаршал Борис Шереметев
Шрифт:
— Чтобы отобрать у тебя то, государь, что ты забрать изволил. Это и дитю понятно.
— Если дитю понятно, то Карл именно поэтому может поступить иначе.
— Но в прошлом годе не зря же к Гродно подступал.
— В Гродно для него приманка была — наша армия. А король — вояка горячий, он рвется к генеральной баталии. И дай мы ее ему ныне, неизвестно еще, чей верх будет.
— Ныне рано, — произнес Шереметев. — Ныне он сыт, боевит, в полной амуниции. Томить его надо, государь, томить. А утомленного и бить.
—
— Может он и на Украину поворотить, — подал голос с конца стола Репнин.
— Почему так думаешь, князь?
— В Прибалтике провианту, считай, нет. А Смоленскую дорогу фельдмаршал пожгет. Королю хошь не хошь надо на солнце поворачивать. И края сытнее, и к туркам ближе, а уж о крымском хане и говорить нечего. Тому только свистни — Русь грабить, он тут же явится.
— Ну, что касается хана, он на султана оглядывается, без его разрешения шага не ступит. А султан на наш флот косится, что мы на Воронеже строим. И чем он мощнее будет, тем султан мирнее к нам. Но в твоем предположении, Аникита Иванович, резон есть. Однако все ж, куда Карлу идти, не нам решать. Ему. Посему оберегу надо иметь со всех сторон. Борис Петрович, какую, думаешь, надо нам диспозицию утвердить?
— Не ведая планов врага, утверждать ее невозможно, но все же предварить Карла следует. Мой корпус, пока враг не двигается, будет стоять в Остроге, светлейший с конницей здесь. Левенгаупту, засевшему в Риге, должен противостоять генерал Боур со своим корпусом. У них силы почти равны. Родион Христианович, вы должны расположиться между Дерптом и Псковом.
— Хорошо, Борис Петрович, — согласился Боур.
— Действия финляндского корпуса Любекера должен сковать корпус Федора Матвеевича Апраксина.
— А достанет ему сил для этого?
— Достанет, государь. У него почти двадцать пять тысяч, у Любекера гораздо меньше. Ну а моя полевая армия, — молвил Шереметев, подчеркнув слово «моя», хотя все знали, что она не только его, но и светлейшего, — займет место перед самым носом Карлуса, и куда он поворотит, туда и мы потечем. У нас почти шестьдесят тысяч вместе с иррегулярной конницей, а она умеет чесать бока зверю. Повернет он в Прибалтику — мы к Боуру на подмогу, пойдет он на Украину, и мы к Могилеву или Гомелю обратимся. Ну и гетмана Мазепу с его казаками присовокупим. Там ему тоже не поздоровится.
— А мне идти к вам в сикурс? — спросил Боур.
— Ни в коем случае, Родион Христианович. Вы нацелены на Левенгаупта, с него глаз не спускайте. А смените позицию токмо по моему или государеву указу.
— Я думаю, мы утвердим диспозицию, предложенную фельдмаршалом, — сказал Петр. — И одобрим тактику томления врага и оголожения пути его. В этом у Бориса Петровича богатый опыт в Лифляндии и Эстляндии. Там он так оголодил край, что и самому не осталось жевать чего, — пошутил царь.
— Всяко бывало, — усмехнулся Шереметев. — На то и война.
— А потому, Борис Петрович, чтоб себя в грядущем опять не оголодить, устрой-ка провиантские магазины {197} в Мозыре, Слуцке и Минске.
— Слушаюсь, государь.
— Да не подари их Карлусу.
— Я, чай, не Август, — улыбнулся Шереметев, исподтишка взглянув на светлейшего.
Тот понял намек, но не обиделся. Подумал: «Чертов круль, ограбил меня, теперь всяк оскаляться станет: обмишурился Меншиков».
Потом по карте были намечены места дислокаций дивизий и даже отдельных полков, назначены средства связи между ними и соподчинение. В главный штаб полевой армии, а именно к Шереметеву были назначены «для совету» Головкин Гаврила Иванович и Долгорукий Григорий Федорович, люди вроде невоенные, но правительствующие.
Дабы фельдмаршал не обиделся за назначение советников, Петр сказал Шереметеву:
— Одна голова — хорошо, а две еще лучше. А вас станет трое. Глядишь, не промахнетесь. А промахнетесь — сыму все три.
— Спасибо, государь, — вполне искренне ответил фельдмаршал и не преминул кольнуть: — Все ж не сержанты.
Перед закрытием «конзилиума» Петр еще раз напомнил, что генеральной баталии быть только при своих границах и только по его, цареву, указу.
— Учтите, господа генералы, кто позволит втянуть себя в оную до моего указу, пойдет под суд.
— Ого-о! — раздалось восклицание от окна.
Петр всмотрелся, узнал Михаила Голицына, по-отечески погрозил ему пальцем, но смолчал. Не хотел конфузить героя перед генералитетом.
Закрыв совет, затянувшийся до темноты, царь предупредил:
— Отужинаем вместе, господа. А уж заутре разъедемся. А сейчас дадим стол накрыть да воздуха свежего глотнем.
Генералы, отодвигая стулья, негромко переговариваясь, накидывали шубы и выходили из избы в темень холодной ночи.
Петр, набив трубку, прикурил от свечи и набросил на плечи полушубок, кивком головы пригласил Меншикова за собой. Вышли на крыльцо. Пыхнув трубкой, Петр заговорил негромко:
— Насчет немцев ты не шуми. Вспомни Гордона, али мало мы от него ума набрались?
— Гордон шотландец, мин херц.
— Ну и что? У тебя, вижу, все нерусские — немцы. А Алларт с Гольцем разве плохо воюют? А Боур?
— А Мюленфельдт у Гродно, сдавший целехонький мост шведам? — в тон царю отвечал Меншиков. — Разве не они хлопотали за него, когда он под арестом был? Еще неведомо, кто ему бежать пособил из-под стражи. Как хошь, мин херц, чем далее, тем меньше немцам верить стал.
Царь ничего не ответил, молча выбил трубку о балясину, сунул в карман, спросил: