Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
А что Екатерина Алексеевна, великая княгиня, бывшая ангальт-цербстская принцесса? Все читает небось, все читает… И скачет верхом, своевольница… Уже как она, российская самодержица, наказывала следить за ней, пресекать всяческую ее самостоятельность, но великая княгиня всегда находила лазейки, чтобы нарушить императорские запреты, хотя и прикидывалась смиренницей… Да, с такой супругой несдобровать бедному великому князю… Уж сейчас умудряется изменять, а ему хоть бы что. И знает об этом, но ничего не предпринимает, даже не жалуется. Находит утешение у молоденьких фрейлин. И просчитается, бедняга. Уж слишком добр и прост, откровенен, ничего не таит за душой, все у него на лице написано… Ох, как нелегко ему придется…
И Елизавета Петровна вспомнила, как больше тридцати лет назад сестра ее, Анна Петровна, бывшая замужем за герцогом Голштинским, сообщила ей радостную весть: у нее родился сын.
– Эй! Кто-нибудь… Егоровна! – слабо произнесла Елизавета Петровна, но тут же вспомнила о смерти своей любимицы. – Позовите Ивана Ивановича! Кончилась ли Конференция-то? Что они там решили?.. – словно извиняясь за опрометчиво вылетевшее слово, говорила Елизавета склонившейся над ней статс-даме.
Казалось бы, думай о себе, замаливай свои грехи, больше думай о Боге, о скорой встрече с ним, но живой думает о жизни и отгоняет прочь самое страшное.
Весь этот год Елизавета Петровна превозмогала недомогание: то утрами кровь шла горлом, то лихорадило ее по целым дням. А в июле упала без чувств и пролежала несколько часов без сознания. Уныние царило при дворе. Но в сентябре ей стало лучше, снова она занялась делами. На первом же куртаге испанский резидент и его супруга нарушили придворный этикет: маркиз поцеловал руку императрице и великой княгине Екатерине Алексеевне, а его супруга – только императрице. Когда ей напомнили об этикете, маркиза, сделав вид, будто не слышит, лишь поклонилась великой княгине. Возмущенная Елизавета сказала канцлеру Воронцову, что такое нарушение этикета не должно оставаться без последствий. На следующий же день Воронцов высказал недовольство испанскому резиденту. Но тот сослался на французского посла в России, посоветовавшего ему отказаться от строгого соблюдения этикета по отношению к великой княгине… И полетели депеши в Мадрид, Париж…
Нет, она не могла оставить без последствий такое неуважение к будущей российской императрице… Нет, это не пустяки…
А совсем недавно Петр Федорович стал бряцать оружием и хвастался, что он, как герцог Голштинский, никогда не откажется от своих прав на Шлезвиг, захваченный Данией, и лично поведет войска против захватчицы. Конечно, в Дании переполошились, готовились к войне с Россией. Но выгодна ли эта новая война? Великий князь даже не подумал об этом, увлеченный своими мелкими эгоистическими расчетами.
Чаще всего Елизавета Петровна задумывалась о войне с Фридрихом, о Померании и Кольберге, куда переместились интересы воюющих держав. Бутурлин слал радужные реляции, а ей становилось горько и от его вранья, и от беспомощности что-либо поправить. Ведь именно она сама, привлеченная мужественной красотой Александра Бутурлина, сделала его своим ближайшим человеком еще в годы их юности. Благодаря ей, Елизавете, Бутурлин стал пользоваться вниманием и Петра II, который пожаловал его действительным камергером, кавалером ордена Александра Невского, генерал-майором и унтер-офицером кавалергардского корпуса… При Анне Иоанновне занимал второстепенные губернаторские места, а при ней, Елизавете, сразу стал правителем Малороссии, генерал-аншефом. Она же отдала под его команду войска Лифляндии и Эстляндии, потом пожаловала его сенатором, наконец, вручила ему фельдмаршальский жезл и совсем недавно графское достоинство… А он ничуть ей не отплатил за всю ее доброту и благоволение… Только водка, видно, у него на уме. Иначе как же объяснить все его бесцельные марши туда-сюда – от Познани к Бреславлю, а от Бреславля к Познани? Зря она вручила ему
Неожиданно мысли Елизаветы Петровны перекинулись на Зимний дворец, который она приказала достраивать еще семь лет назад, в 1754 году. Растрелли взялся все сделать быстро, но война помешала. И вот до сих пор она еще не въехала в Зимний, хотя так хотела пожить в нем, уж очень ей нравилось там. В дни просветления она часто думала о том, как она будет счастлива под одной крышей со своим фаворитом Иваном Шуваловым, которому сейчас приходится ездить к ней из своего собственного дома, пусть недалеко расположенного, но все-таки…
«Сколько уж прошло времени с тех пор, как я позвала его, а он еще не пришел, – тоскливо думала Елизавета Петровна. – Сколько ж может продолжаться война, опять уж скоро зима, а войне нет конца! Снова австрийский посол Эстергази будет выражать недовольство действиями главной русской армии, так ничего существенного и не добившейся за эту кампанию… О Господи, пощади меня, дай спокойно умереть, без этих страшных болей…»
– Егоровна! – простонала императрица. И снова в ужасе вспомнила, что верной подруги нет более в живых.
Другая дама, вопросительно поглядев на нее, тут же подошла к Елизавете Петровне, готовая исполнить любую ее просьбу.
– Иван Иванович пришел?
– Сейчас он придет, ваше величество. Успокойся, матушка наша родимая, да и не думай о делах-то, пусть Конференция думает, а ты о чем-нибудь веселеньком…
Иван Иванович Шувалов спешил к Елизавете Петровне, вызванный с заседания Конференции посыльным камер-юнкером. Впрочем, заседание тут же и закончилось: все члены Конференции насторожились в ожидании самых мрачных известий, зная, насколько больна императрица. Шувалов же думал о другом. Скоро, 1 ноября, ему исполнится тридцать четыре года. Может, матушка-царица вспомнила об этом дне и хочет преподнести какой-нибудь подарок или что-то сказать в связи с этим? Только вряд ли она вспомнит о дне его рождения: не до того ей сейчас. А как было радостно смотреть на нее, когда она недавно, почувствовав себя получше, пожелала осмотреть Зимний дворец, приказала очистить место для кареты, спокойно уселась в подъемный стул, специально обитый для нее бумажными обоями, и придирчиво осмотрела почти готовый дворец. Довольная увиденным, попросила Растрелли поскорее отделывать ее покои.
Растрелли, конечно, как всегда некстати, напомнил государыне о своевременном отпуске денежных сумм. А все деньги война поглощает… Сколько ж еще придется воевать? Никто предсказать не может, всем война надоела, всех измотала до предела. Франция первая взмолилась и в начале года предупредила своих союзников, что не в состоянии содержать столько же войска, как и прежде, не в состоянии выполнять взятые на себя союзнические обязательства. Мария-Терезия тоже не против заключить мир, оставив за собой хотя бы часть завоеваний, которых добилась Австрия в ходе сражений с прусским королем. России тоже нужен мир. Но столько было затрачено усилий, материальных и людских ресурсов, что было бы справедливо в ходе переговоров существенно ослабить прусского короля, дабы в Европе могли спокойно и безопасно трудиться над восстановлением благосостояния всех держав. Ослабление прусского короля – это мера против новой войны… Но стоило России заговорить об этом, как тут же нашлись у него защитники. И Фридрих так долго мог противиться самым сильным державам в Европе только благодаря этим приверженцам.
А фельдмаршал Бутурлин… Хоть он бы что-нибудь сделал для заключения мира! Но нет, все время провел в бессмысленных маневрах, вместо того чтобы предпринимать решительные действия. И к тому были все условия – и приличное состояние армии, и известная храбрость наших войск, и слабость прусского короля, и соединение усилий с австрийцами. Но Бутурлин в каждом своем донесении выдвигал какое-либо новое намерение, противоположное тому, что было в предыдущем. И ни одно из предложений и намерений не было исполнено. А ведь даже невоенному человеку совершенно ясно, что от скорости его движения в Силезию многое, если не все, зависело в этой кампании. Ему больше всего нужно было поспешить в Силезию, чтобы объединенными силами разбить короля и продиктовать ему условия мира. Он же медлил, а неприятель смело обращал свои силы в другую сторону и успевал противостоять союзникам.