Фельдмаршал в бубенцах
Шрифт:
– Сестра Юлиана, – растерянно пролепетала она, – но как же… Дозвольте мне…
– Паолина, не держи на меня обиды, – с неожиданной мягкостью прервала ее монахиня, – я не наказываю тебя. Я повторяю: суслика не карают за то, что он рожден бескрылым. Он хорош таким, каким создан. А ты не создана для науки, и в этом нет ничего дурного. Именно простые девушки вроде тебя составляют соль любой нации. Ступай с Богом. Ты была усердна.
Горло Паолины сдавили слезы. Если бы сестра Юлиана язвила и насмехалась, если бы называла послушницу бесполезной и ленивой дурой,
– Суслик?.. Хорошо. Но, сестра Юлиана… Даже ласточка, воспитываемая птицами с рождения, встает на крыло лишь через месяц. Вышвырните ее из гнезда через десять дней, которые вы дали мне. А потом покачайте головой и скажите, что этот несчастный птенец, трепыхающийся на земле, просто олух от природы. Я росла среди крестьян и до прихода в госпиталь с грехом пополам умела различать буквы, а вы за десять дней ожидали от меня латинских стихов?.. Да, мне трудно запомнить три сотни названий, о которых неделю назад я не имела даже понятия. Но это не значит, что я этого не могу.
Паолина осеклась, тяжело дыша, а монахиня посмотрела на нее с отчетливой жалостью.
– Послушай, дитя, – так же увещевающе проговорила она, – ты задета, однако посуди сама. Кисть руки – самая простая вещь, что имеется у каждого. Но ты не сумела правильно назвать и половины ее костей.
Девушка вскинула голову, и крылья ее носа дрогнули.
– Отлично! – отсекла она, а потом дерзко взяла со стола лист бумаги и придвинула к себе чернильницу.
– Что ты делаешь?! – Брови сестры Юлианы поползли вверх, но послушница лишь коротко кивнула:
– Это недолго, сестра.
Десять минут спустя, когда сестра Юлиана уже собиралась потребовать объяснений, Паолина положила лист перед монахиней, и та недоуменно уставилась на него. На листе была изображена корова. Ее ноги, голова, глаза и другие части тела были подписаны по-латыни. В углу листа шли какие-то пояснения.
– Вот! – коротко припечатала девушка. – Рисунок по всем правилам, поверьте, у этой коровы есть все, что у настоящей. Вот латинские названия. Наверняка вы знаете еще и другие, те, что я пропустила. Понятия не имею, как на латыни «вымя». А вот здесь написано, как правильно ухаживать за коровой. Вам все здесь понятно?
– Да, – в замешательстве ответила сестра Юлиана, – но…
– И вы можете, отложив рисунок, по памяти правильно назвать все, что на нем изображено?
– Конечно. – Монахиня начинала терять терпение. – Однако…
– Прекрасно, – сжала губы Паолина. – Значит, оказавшись в хлеву, вы сумели бы правильно обиходить корову и подоить ее как следует. Не правда ли?
Сестра Юлиана побледнела. Смахнула вдруг на пол рисунок и рявкнула в несвойственной ей манере:
– Что за чушь, девчонка?! Как можно подоить корову, лишь посмотрев на твои каракули?!
– Правда? – Девушка не заметила, как тоже повысила голос. – А как же тогда можно хоть затворить человеку кровь, лишь глядя на картинки и бубня малопонятные слова? Днем я мою полы, ночью – зубрю латынь. Но все равно не знаю, чем отличается болезнь святого Витта от болезни святого Лазаря, и едва ли узнаю, сумей я даже спеть псалом о костях руки! Какой толк в книгах, если я не вижу больных? Или моя задача из безграмотной поломойки стать поломойкой грамотной?
Сестра Юлиана оглушительно ударила ладонью по столу:
– Хватит! Ты изволишь намекать, что не быть хорошему ученику там, где плох учитель? Что ж… Превосходно! Ты меня убедила! Теперь четыре часа, отведенных тебе в день на учение, ты будешь посвящать уходу за больными под руководством сестер. Твои прочие обязанности остаются неизменными. В конце каждого третьего дня я буду проверять, сколько ты успела прочесть. Когда ты будешь спать, мне не интересно. Давай, ласточка, учись летать! Пошла вон!
Паолина промолчала, но подбородок ее вздрогнул так, что это стоило любой дерзости. Схватив со стола том Везалия, она поклонилась и почти выбежала за дверь.
Несколько секунд монахиня сидела неподвижно, а потом резко встала, подобрала с пола рисунок, смяла и несколько раз впечатала ладонью в стол, будто старалась раздавить отвратительное насекомое. У верхней губы раздражающе дергалась какая-то жилка, и непривычно хотелось швырнуть на пол чернильницу или сорвать гнев еще каким-то подобным нелепым способом.
Вероятно, она обошлась с прислужницей несправедливо. Но сейчас сестре Юлиане не было дела до справедливости. Впервые за многие годы ее попытались поставить на место. И кто? Девочка-подросток. Сельская простушка с запятнанным добрым именем. И ладно бы просто нагрубила. Сестра Юлиана поняла бы зуд уязвленного самолюбия и нимало не рассердилась бы на девицу.
Но Паолина сумела настолько разъярить монахиню, что та сначала скатилась до препирательств, а потом и вовсе пустила в ход свою власть. Этого сестра Юлиана не выносила. Она прекрасно знала, что преимуществами положения начинают пользоваться тогда, когда проигрывают схватку характеров. А значит, необходимо взять реванш. Забыть о всяких придирках. Не позволять себе язвить. Просто наблюдать, как девочка побарахтается в сетях собственного норова и сама придет просить пощады. И тогда все встанет на места. Уроки нужно выучивать, не так ли?
Свеча зачадила, грозя скоро потухнуть, и Паолина потянулась за новой. Угнездила ее в медной чашечке подсвечника, но отчетливо ощутила, что читать больше не получится. Картинки плыли перед уставшими глазами, а слова не ложились в общую строку.
Закрыв фолиант, девушка прижала пальцы к векам: недавно пробило два часа ночи. Еще можно успеть немного поспать. Однако спать совершенно не хотелось. Сегодняшняя стычка с сестрой Юлианой будоражила, как перцовая настойка, смешивая в одном котле запоздалый ужас от собственной беспримерной наглости и пьянящее победоносное чувство.