Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском
Шрифт:
От имени Главного правления докладывал Франковский. Под этой фамилией на съезде выступал Юзеф.
Как ни тяжек был путь, как ни велики были жертвы, понесенные партией за минувшие три года, успехи совместных усилий в революционной работе были несомненны. Под знаменами социал-демократии в Королевстве Польском насчитывалось около тридцати тысяч рабочих, интеллигентов, солдат и крестьян. Только в одной Варшаве было около девяти тысяч социал-демократов. И это в условиях царского террора, угрозы каторги, ссылок, арестов, смертных приговоров.
Франковский говорил
— От широких народных выступлений, — говорил он, — остался лишь один шаг к массовым выступлениям с оружием в руках — вооруженному восстанию. И честь первой попытки восстания, первой массовой баррикадной борьбы в государстве царей принадлежит польскому пролетариату города Лодзи, где в июне 1905 года под руководством социал-демократии разыгралась трехдневная драма вооруженной революционной борьбы...
В конце лета Феликс уехал в Питер для работы в Объединенном Центральном Комитете Российской социал-демократической партии. В столице он сразу погрузился в атмосферу борьбы не только с правительством, но и с меньшевиками, с оппортунистами.
И в письмах тех лет, как и всегда, интересы его вращаются вокруг нелегальной литературы, оружия, бескомпромиссной борьбы с меньшевиками.
«Пришлите мне заказной бандеролью комплект «Червоного штандара», — обращается он к товарищам. — Лежит он в моих вещах, в малой корзинке, внизу. Комплект мне здесь очень нужен».
Комплект нелегальной партийной газеты Феликс относит к своим вещам... Есть ли у него еще какие-то другие свои вещи? Едва ли. Он гол как сокол! Подпольщик, профессиональный революционер, он убежденно считает, что собственность только приковывает, связывает, мешает работе, свободе передвижения.
Последнее письмо из Петербурга Феликс закончил так:
«Как видите, воюю, вношу предложения, но большой ли из этого толк — сомневаюсь... Большевики говорят, что мое пребывание здесь полезно, что в результате этой борьбы ЦК с нами больше считается и вследствие моего «неистовства» меньшевики менее уверены в себе.
Пока кончаю. Хожу на большевистские собрания — о них напишу отдельно».
Неожиданное письмо из Варшавы побудило Феликса срочно уехать из Петербурга. Писал ему Яков Ганецкий. Он сообщал о провалах в варшавской организации. Арестованы Мархлевский, Ледер. Организация осталась без руководства. Куба подозревал, что в данном случае опять не обошлось без провокаторов. Значительную часть письма Ганецкий
Миця — это Михалина, сестра Здзислава Ледера. Феликс знал ее и не раз с ней встречался.
Встревоженный письмом, Феликс отправил условную телеграмму и немедленно покинул Петербург. Был октябрь 1906 года.
На вокзале никто не встречал. Уже стемнело. На перроне зажглись газовые фонари. Выйдя из вагона, Феликс раздумывал: куда же деться, чтобы избежать опасности? В этот момент к нему подошла молодая, элегантно одетая женщина в клетчатом пальто из легкой шотландской материи, в нарядной шляпке, с цветами в руках.
— Пан Рацишевский! — воскликнула она, протягивая руку. — Я рада вашему приезду. Идемте! Вы, кажется, плохо знаете город. Михалина не могла приехать, — тихо сказала она. — Меня зовут Сабина. — Затем опять громко: — Надеюсь, вы благополучно доехали, пан Рацишевский?
Взяв извозчика, они положили багаж в пролетку и поехали к Сабине. Жила она на Маршалковской. Сабина предупредила — там их ждут Куба и Михалина. Михалина — ее сестра. У Феликса исчезли последние сомнения. Значит, опасаться нечего: встретившая его девушка посвящена в дела подполья.
— А я и не подозревал, что у Здзислава две сестры, да еще такие... — засмеялся Феликс.
— А я вас видела в прошлом году на митинге в филармонии...
Феликс предостерегающе кивнул на извозчика, и Сабина замолчала.
Ехали через Вислу. Внизу, у берега, стояли раскрытые баржи, заваленные грудами яблок, толпился, как на ярмарке, народ, и аромат яблок достигал даже высокого моста. Каждую осень вся Варшава запасалась здесь яблоками на зиму. Их привозили баржами из садов, раскинувшихся по берегам Вислы.
По дороге, как старые добрые знакомые, говорили о пустяках, о варшавских новостях. Феликс осторожно разглядывал спутницу, ее четкий профиль, тонко очерченные губы, широко расставленные глаза, прикрытые тенью широкополой шляпы. Она походила на брата задорным выражением лица и пристальным взглядом.
Квартира на Маршалковской, куда они приехали, была просторна и заставлена старинной мебелью. Она оставляла впечатление той особой строгой торжественности, что присуща домам, обжитым несколькими поколениями.
Сабина, выполнив поручение сестры, ушла к себе в комнату, а Михалина, Куба и Феликс расположились в гостиной за столом, покрытым тяжелой расшитой скатертью.
— Ну, что же здесь случилось? — спросил Феликс.
— Случились непостижимые вещи, которых я никак не могу понять.
Куба рассказал о том, что произошло за последние два месяца.
Здзислава Ледера варшавская охранка разыскивала по старому делу, связанному еще с Каспшаком и вооруженным сопротивлением при аресте мокотовской типографии. И вдруг его неожиданно арестовали на улице, хотя Здзислав был отлично законспирирован: другой паспорт, другая кличка, он даже изменил внешность. Видно, о нем стало известно в охранке. Но от кого?