Феникс
Шрифт:
Молибин улегся на своей полке и долго глядел в потолок, где синим огоньком помигивал никак не желающий разгореться плафон. Багдасарян молча пил пиво. В окно выжидающе смотрела черноликая ночь.
– Да, - наконец сказал Молибин.
– Все могло быть иначе. Вы правы, Карлен Оганезович, все могло быть совсем по-другому. Если бы я был другим, если бы были другими они, если бы государство было честным и беспристрастным судьей. Но что говорить? Теперь уже ничего не исправить. Мы все такие, какие есть. И другими уже не - будем. Впрочем, если вы пожелаете, редактор репликатора я всадил в компьютерную сеть Министерства обороны. Только она обеспечивала надежную связь с Коконами. При известном усердии специалисты обнаружат и
– он помолчал немного, словно сомневаясь в справедливости того, что сейчас скажет, - я обрету наконец покой. Думаю, что такой вариант всех устроит, Карлен Оганезович.
– Только не меня, - возразил Багдасарян.
– Мне вы нужны живым. И не просто живым, а творчески дееспособным. Хватит вам прятаться за личиной кровожадного вурдалака, пора вспомнить о своем предназначении на белом свете. Пора жить и работать, Анатолий Николаевич. А то, что вы предложили... Будем считать это за крайний вариант.
– Да вы философ, - усмехнулся Молибин.
– Я думал, в вашем ведомстве держат только охотников.
– Философия не профессия, а состояние души.
– Багдасарян встал.
– Давайте спать, Анатолий Николаевич? У нас обоих впереди трудные дни.
– Вы не беспокойтесь.
– Молибин сел, стаскивая рубашку через голову.
– Я никуда не побегу. Верите?
– Вот об этом-то я не беспокоюсь, - сказал Багдасарян.
– Куда вам бежать? Бежать от жизни - дело безнадежное и нелепое. Вы переодевайтесь, Анатолий Николаевич, я пока схожу к проводнице за бельем.
Сводка наружного наблюдения за 26 сентября 1999 г.
В 18.35 объект, который в дальнейшем будет проходить по сводкам под именем "Серов", принят под наблюдение на платформе железнодорожного вокзала Екатеринбурга при высадке из вагона 8 поезда No 092 Адлер - Новокузнецк. Около вагона в 18.42 "Серов" попрощался с высоким полным мужчиной, которому дано имя "Гуров". В 18.54 "Серов" на такси проследовал в гостиницу ."Большой Урал", расположенной по ул. Красноармейская, 1 а, где поселился в номере 34. Поведение объекта спокойное. После заселения в 19.30 "Серов" поужинал в ресторане гостиницы и возвратился в номер. В ресторане и по пути в номер в контакты ни с кем не вступал. Связь "Гуров" при выходе с вокзала прошел к па- мятнику воинам Уральского добровольческого танкового корпуса, где в 18.47 сел в автомашину ГАЗ-3101 бежевого цвета, гос. номер В 222 ЕС и проследовал до здания Управления внутренних дел области, в 19.05 оставлен без дальнейшего наблюдения в кабинете 29, принадлежащем начальнику КМ УВД подполковнику милиции Сиротину А.Г. Установлено, что связью "Гуров" является старший оперуполномоченный УУР МВД РФ полковник милиции Багдасарян Карлен Оганезович. С 24.00 наружное наблюдение за объектом осуществлялось в дежурном режиме, перекрывались центральный и аварийный выходы, окно номера и пожарная лестница.
ОПУ УВД
Сводка-наружного наблюдения за 27 сентября 1999 г. '
07.22 - объект "Серов" принят под наружное наблюдение при выходе из гостиницы "Большой Урал".
ОПУ УВД
Глава одиннадцатая
Озеро Шарташ еще не замерзло. Да и как ему было замерзнуть, если дыхание бабьего лета явственно ощущалось в сентябрьском ветре, сосновый бор, в котором прятался бело-голубой с выцветшими рекламными надписями трамплин, зеленел как никогда, и гранитные глыбы Каменных Палаток напротив МЖК, омытые дождем, глянцево блестели, словно на фотографиях рекламных проспектов.
С высоты вытянутое блюдце озера казалось оловянной лужицей, серо застывшей под синими небесами. Стоял редкий в это время года для Екатеринбурга ясный и погожий день.
Молибин присел на гранитный валун, оглядывая окрестности. Чертов полковник! Этот Багдасарян своими разговорами перевернул всю его душу. До разговора с ним все было простым и ясным. Наркотики - зло, их распространяли нелюди, которым он, Молибин, в восемьдесят девятом году отказал в праве на жизнь. Тем самым он поставил себя вне закона, но ведь и эти сволочи, делающие деньги на людском горе, ставили себя вне закона. Да и закон, казалось, не испытывал большого желания бороться с ними. Десять лет за три погубленных человеческих души! Тогда Молибин счел это насмешкой над справедливостью. И тогда начал творить справедливость сам. В том виде, как ее понимал.
Он печально усмехнулся. Вот уж действительно, боролся с преступностью, не жалея своих жизней. Все казалось правильным и ясным. Он убивал, сокращая тем самым приток зелья, способного взорвать незрелые подростковые души. Но, как выяснилось, то был сизифов труд. Когда полковник в поезде показал ему данные, которые свидетельствовали о том, что наркотические потоки не только не сократились, но с каждым годом начали наращивать свои объемы, Молибину стал очевиден его проигрыш. Он проиграл, и в этом надо было откровенно признаться себе. Полторы сотни чужих смертей и девять его собственных ничего не меняли в сложившемся раскладе. Он просто освобождал места для новых негодяев, которые занимались торговлей с еще большей энергией и бесцеремонностью, чем вычеркнутые им из жизни.
Получалось, что Молибин даром работал на тех, других. Вот такая у него получилась борьба... Чертов полковник!
Черт бы побрал его статистические данные! "А почему я ему должен верить? Только потому, что он представляет собой власть? Но и Тикачев был частицей этой власти.
Грязной и опасной частицей".
"Мне наплевать на этого поганого генерала, - сказал
в купе Багдасарян.
– Рано или поздно, но он получил бы свое. Мне жаль, что это сделали вы. Тем самым вы испачкались в той же самой грязи. Знаете, последнее время я часто листаю Библию. Не оттого, что уверовал, скорее потому, что хочу понять. Вот там сказано, что плод правды в мире сеется у тех, которые хранят мир. А для этого совсем не надо палить из пистолетов в окружающих тебя людей, как бы они ни были тебе антипатичны. Кто-то однажды сказал, что мы должны сделать добро из зла, потому что его больше не из чего делать".
Нет, он умный, этот полковник. Вот почему Молибин ему верил.
Но что же тогда ему остается? Дать благословение на дальнейшую жизнь ублюдку, что лишил жизни его детей и его жену? При мысли об этом Молибина начинало трясти. Нет, полковник, может быть, ты и прав, но у него, Молибина, тоже своя правота. Эта тварь не должна жить на свете. Не должна!
Молибин поднялся с камня. Решительно сел в троллейбус, следующий на Эльмаш. Последний раз он посмотрит смерти в глаза, последний раз принесет ей очередную жертву. А там будет видно. Будет видно...
С каждой остановкой решимость его таяла. Он вспомнил вдруг умоляющие глаза Шепеля и как тот в волгоградской электричке шептал срывающимся от ужаса голосом: "Не убивай! Не делай этого, не надо!" Но Молибин не мог прислушаться к этому голосу, он не хотел прислушиваться к просьбе убийцы! А если полковник был прав?
Надо что-то решать. Надо делать выбор. Внутренний голос все шептал, что он должен ехать, что все эти сентиментальные слюни не могут отнять у него право на месть, что он должен, обязан во имя невыросших своих детей ехать в Ивдель на встречу с еще ничего не подозревающим Гиятулиным.
Но если полковник был прав? Если его действительно гнало в дорогу не чувство праведной мести, если вела программа, выработавшаяся за десятилетие работы репликатора в чуждой информационной среде? И тогда выходило, что он действительно робот, повинующийся программе, и о свободе личности и выбора вообще не стоит говорить. Но и отказываться от мести, только для того чтобы доказать себе, что не лишен права выбора, глупо.
Чертов полковник! Скорее он походил на демона-искусителя.
Господи!