Феномен 1825 года
Шрифт:
Другие события XVIII в. не привлекли внимания Дмитрия Сергеевича, поэтому, пропустив их, он пишет пьесу «Павел I» и два романа: «Александр I» и «14 декабря». Судя по всему, именно эти моменты российской жизни показались ему наиболее важными, а то и определяющими дальнейшую судьбу страны. В общем-то с писателем трудно не согласиться. Последние годы XVIII столетия и первая четверть XIX в. явились весьма значимым этапом в истории России. Дело не только в судорожных метаниях монархов, правивших в эти годы, но и в том, что на игровом поле политической жизни страны появляется
Для нашего разговора особенно интересно, что «отмашку» к началу размышлений о путях развития империи дает не только что проклюнувшееся общественное мнение, а Зимний дворец, т. е. та власть, которая, казалось бы, как никто должна была быть заинтересована в сохранении статус-кво. И тут уж совершенно невозможно разобраться, что являлось первичным. То ли власть отреагировала на какие-то сигналы, шедшие из толщи российской жизни, то ли общество, ободренное внезапными движениями власти, начало активную мыслительную (и не только мыслительную) деятельность. Впрочем, так ли уж важно в данном случае лидерство и приоритет? Гораздо полезнее попытаться понять, что произошло в нашей стране в первой четверти XIX в. и каким образом произошедшее отозвалось в последующие десятилетия.
Итак, движение декабристов как повод для размышлений о зарождении самодеятельности общества, о разрушительности или, наоборот, конструктивности революционного движения. Мережковский в романе «14 декабря» резко сужает хронологические рамки событий, дабы сфокусировать внимание на самом, с его точки зрения, главном. Он начинает рассказ с момента смерти Александра I и заканчивает его расправой правительства с участниками восстания. Что ж, подчинимся автору, оставив за собой право, когда это понадобится, выйти за жесткие временные рамки и поговорить о явлении декабризма в целом или наиболее важных его составляющих.
25 ноября 1825 г. в Петербурге получили известие о том, что в Таганроге умирает император Александр I. И хотя на следующий день в столице отслужили молебен во здравие монарха, стало понятно, что наследник должен готовиться к восшествию на престол. Однако именно это в общем-то обычное для монархического государства событие вызвало панику в российских «верхах». Дело в том, что явными наследниками престола в тот момент считались двое, а тайно желающих занять престол или кем – то планируемых на место монарха находи – лось и того более. Хотя, конечно, если обратиться к закону, все выглядело не так загадочно. Но кто в России в критической ситуации станет обращаться за помощью к закону?
Реальное положение дел складывалось следующим образом. Поскольку у Александра I не было сыновей, то императором, согласно закону о престолонаследии 1797 г., должен был быть провозглашен его брат, великий князь Константин Павлович. Но он, напуганный участью своего отца, Павла I, давно отказался считаться преемником правящего монарха, да и женитьба Константина на польской графине не давала возможности утвердиться на российском троне его наследникам. Переговоры, проходившие в свое время между Александром и Константином, закончились тем, что наследником престола оба посчитали своего младшего брата Николая Павловича. К тому же в 1818 г. у него родился сын (будущий Александр II), что обеспечивало надежную преемственность власти.
При дворе, как известно, ничто не тайна, и в курсе происходившего за закрытыми дверями были многие сановники, однако когда дело дошло до реального занятия престола, то обнаружился ряд неприятных объективных и субъективных обстоятельств, помешавших плавному течению событий. Во-первых, законным наследником в глазах России и Европы оставался Константин Константин Павлович (времена Петра I, провозгласившего, что монарх может называть имя своего преемника, давно прошли). Во-вторых, великий князь Николай Павлович не был ни любим гвардией, уже познакомившейся с его методой командования, ни хотя бы в малой степени известен армии, да и вообще казался окружающим фигурой малопривлекательной и легковесной. Тогда как Константин, успевший поучаствовать в войнах с Наполеоном, многими генералами рассматривался как старый боевой товарищ, «военная косточка», человек свой и свойский. В-третьих, генерал-губернатор Петербурга М. А. Милорадович, командующие гвардией генералы А. Л. Воинов и К. И. Бистром связывали именно с восшествием на престол Константина возможность сохранения собственных постов, а заодно (как же без этого?) и благополучие страны.
Наконец, обнаружилось, что с 1818 г. Александр I знал о существовании в гвардии и армии тайных офицерских обществ, которые, конечно же, не могли упустить столь удобную, как смена монархов, возможность для осуществления своих целей. Эти общества самим фактом существования заметно влияли на расстановку сил в «верхах», пугая одних и оправдывая действия других. Впрочем, о том, насколько была реальна угроза, исходившая от заговорщиков, мы поговорим позже. Покаже вернемся к важнейшему для России конца ноября 1825 г. вопросу о престолонаследии.
Милорадович, при молчаливой поддержке Воинова и Бистрома, буквально вынудил великого князя Николая Павловича присягнуть брату Константину самому и привести к присяге Государственный совет, Сенат и гвардейские полки. На радость будущим нумизматам был даже отчеканен так называемый константиновский рубль с профилем нового императора, подозрительно напоминавшим его курносого отца. Однако позиция наместника в Польше от этого не изменилась, Константин по-прежнему отказывался называться российским императором. Юридически же после проведения присяги в Петербурге он им сделался, плотно закрыв дорогу к престолу своему младшему брату. Теперь от Константина требовалось официальное, составленное по всем правилам отречение от трона. Между Петербургом и Варшавой завязалась оживленная и чрезвычайно нервная переписка. Свои краски добавил в общую картину и великий князь Михаил Павлович, который коротал время по просьбе братьев на маленькой почтовой станции в Прибалтике и по-русски живо подгонял фельдъегерей, скачущих в ту и в другую сторону.
В переписке с Константином участвовали не только члены царствующей фамилии, но, совершенно конфиденциально, и некоторые генералы, умолявшие своего «боевого товарища» принять корону. Именно этот неоправданно затянувшийся обмен письмами, который современники метко окрестили «жонглированием короной», позволил декабристам лихорадочно подготовить свое выступление (поначалу оно выглядело совершенно нереальным). Ведь когда до них дошло известие о болезни, а затем и смерти Александра I, организационно восстание находилось на нулевой отметке. В этом нет ничего удивительного, поскольку деятели Северного и Южного обществ с трудом договорились (и то в самых общих чертах) о совместном выступлении летом 1826 г., когда на Украине должны были состояться большие маневры на базе 2-й армии. На этих маневрах ожидалось присутствие императора и его братьев – более удачный случай для совершения переворота трудно было себе представить.
Известие о смерти Александра I повергло заговорщиков в состояние шока. Считавшие, как все благонамеренные россияне, что на престол немедленно вступит Константин Павлович, они начали искать пути к отступлению, вернее, к более глубокой законспирированности тайного общества. Речь пошла о том, чтобы вернуться к практике «Союза благоденствия» и попытаться замаскировать свои истинные цели разговорами о воспитании гуманного общественного мнения, о широкой благотворительности, об организации научных и литературных кружков и т. п. Нашлись наивные головы, которые искренне считали, что Константин Павлович более расположен к проведению реформ, чем братья, а потому в его правление можно будет всерьез надеяться на структурные преобразования российских порядков, вплоть до отмены крепостного права и введения конституции.