Феномен Табачковой

Ягупова Светлана Владимировна

– А что?
– пробасила Зинаида Яковлевна, принимая воинственную позу. Ее внушительное тело так и заходило ходуном в предвкушении возможной стычки со Смурой. И она не обманулась. Смурая испустила из груди странный звук и тем самым как бы дала Зинаиде Яковлевне знак действовать. Тяжело приподнявшись, Черноморец грохнула кулаком по столу так, что блюдца подпрыгнули, по скатерти разбежались темные пятна.

– Ее! Именно ее - замуж!
– провозгласила она.

Нахлынувшая было на Табачкову веселость перешла в испуг. Она по-прежнему кашляла, махала руками, и в коротких промежутках

между кашлем из ее горла бессвязно выталкивалось:

– Зачем это, господи... кха-кха... ну и придумала... кха-кха... юмор.

– Пусть не до гроба, пусть хоть на месяц, два, но ты обязательно должна еще разок побывать замужем. В пику этому отродью мужиковскому! И еще, как это теперь говорят, - для престижа. Во-во, для престижа! Женщина ты еще ничего. Не красавица, правда, но и не урод. А в парике так и вовсе представительная, что бы там ни говорила твоя лучшая подруга.

– Да кому, кому это надо?
– почти простонала Смурая, не в силах больше слушать эту, на ее взгляд, галиматью.
– Кому оно нужно, ее замужество?

– Всем! Всем! Всем!
– почти выкрикнула Черноморец.
– Чтобы весь мир видел и на ус мотал; женщина в пожилом возрасте - это вам не старое кресло, которое, пообтерев, можно выкинуть. Пожилая женщина еще ого-го, как нужна. Ей, может, большая цена, чем какой-нибудь молоденькой вертихвостке, которая только и умеет, что глазки строить да стишки кропать. И ты, Ермолаевна, молчи, потому как в деле замужнем смыслишь меньше, чем в колбасных обрезках.
– Своим распаленным жарким телом она вплотную приблизилась к Смурой.
– Небось, ни разу и не целовалась, изрекла она в заключение и смолкла, струхнув от этой излишней своей языкастости.

Смурая встала, оттерла ее плечом и молча вышла в прихожую.

– Девочки, вот и опять... Да что же это! И когда перестанете грызться!
– заметалась Анна Матвеевна, перехватила у Смурой плащ и потянула ее назад, в комнату. Но Мила Ермолаевна, продолжая хранить грозное молчание, вырвала плащ из ее рук, оделась и хлопнула дверью.

Очень расстроенная, Анна Матвеевна вернулась на прежнее место.

– Ну вот, - она прерывисто вздохнула.
– Вот как нехорошо получилось. Что ты наделала, Зинаида? Ты же по самому больному ее шлепнула!

Черноморец в сконфуженном оцепенении смотрела на пустой стул Смурой и дергала плечами:

– Да я что, я не хотела...

– Думаешь, она родилась одинокой?
– горестно продолжала Табачкова.
– И у нее любовь была. К одному лейтенантику.
– Анна Матвеевна задумалась, вызывая из прошлого забытое лицо.
– Смешной такой был лейтенантик. Веселый, белобрысый. Все бывало песенки напевал. Погиб лейтенантик, осталась Мила одна. А ты...

– Так ведь кто ж его знал... Ты мне никогда, ничего...
– Черноморец уже справилась со смущением и деловито уплетала кекс.
– Как бы там ни было, а лично перед тобой, Анна, сейчас одна задача - выйти замуж, - сказала она с непреклонным упорством.

– Да брось ты, заладила попугаем, - рассердилась Табачкова, - сама-то чего не выходишь?

– Это я?
– черные глаза Зинаиды Яковлевны лукаво блеснули.
– Шиш с маслом я

теперь за них буду замуж выходить! Нашли рабыню африканскую. Он тебе придет, в телевизор или газету уткнется, а ты вертись вокруг него лебедушкой: поджарь и подай, подотри и постирай. Хватит! Мне теперь, ежели мужик понадобится, я могу его и без этой обслуги заиметь. Мне, может, большее удовольствие уход за внуками приносит, чем за ими, отродьями неблагодарными.

На эту, не совсем искреннюю, тираду Анна Матвеевна промолчала. Знала, что Зинаида Яковлевна на самом деле днем и ночью видит себя устроенной в личной жизни. Да не удается ей это. Потому что к каждому кандидату в женихи одежку покойного Петра примеряет, а та не идет - и все. Как-то прямо заявила - коль нет такого, как Петр, будет искать товарища состоятельного, чтобы на старости пожить с толком. Да так пока и сидит при своих интересах.

– С тобой совсем другое дело, - развивала свою идею Черноморец.
– Тебе замуж нужен по моральному соображению. Чтобы не быть ни в Сашкиных, ни в чьих других глазах несчастной разведенкой. Скажу больше - я уже кое-кого для тебя присмотрела.

– Неужто жениха нашла?
– фыркнула Анна Матвеевна.

– Ну да. Зовут Михаил Данилович Ватников. Я когда-то тебе рассказывала о нем. Родственник мой. Правда, седьмая вода на киселе, но все же... Человек положительный, хотя наружно не совсем вышел: на всю правую щеку родимое пятно неудачной формы - морковку напоминает. Ну и еще росточком подкачал. А так все нормально. Бывший завхоз продуктовой базы. Однако начитан, как профессор. Не пьет, не курит, не гуляет.

– Нет, Зинаида, - опять вздохнула Табачкова, - с Сашенькой столько связано, а тут... Совсем чужой.

– Это ничего, сегодня чужой, а завтра - водой не разольешь. Толку, что с Сашкой связано. Сбежал ведь? Сбежал. А этот не сбежит. Порода не та. А уж как истосковалась душа его по семейному счастью - и не говори.
– Глаза Зинаиды Яковлевны покраснели.
– Вот поверишь, придет иной раз ко мне и плачет. Одинок я, говорит, как петух в собачьей конуре. С телевизором разговаривать начал - вот до чего дошел.

От этих речей Анне Матвеевне взгрустнулось. Отчетливо представился немолодой одинокий мужчина с родимым пятном-морковкой, и сердце дрогнуло от жалости к этому неизвестному Михаилу Даниловичу Ватникову.

– Знаешь что, - сказала она, - приводи. Просто так, в гости. Посидим втроем, поговорим. Знаю по себе, как одной тошно. А сватовство ни к чему.

– Это мы посмотрим, - повеселела Черноморец.

Болезнь, старость - какие скверные штуки! Еще и осложняются предательствами. Признайся, ты ведь ушел от Нее потому, что глаза ее поблекли, кожа одрябла, походка утяжелилась?

Прекрати обнимочки и отвечай. Тебе тошно от моих рефлексий? И все же подумай. Если я вдруг ослепну, оглохну или покалечусь в автомобильной катастрофе, если все то, чем ты сейчас любуешься, гордишься перед людьми, идя рядом со мной, однажды померкнет, исчезнет, деформируется и останется лишь нечто невидимое для чужих глаз, неосязаемое, легкое, как пламя свечи, а по сути, главное, что есть во мне, - неужели ты бросишь меня?