Феномен
Шрифт:
Потапов ринулся в коридорчик. Помог Поликарпычу подняться с пола. Распрямившись, пошел на Мишаню, который стоял посреди кухни и нехорошо улыбался.
Оказавшись на улице, Потапов подумал о такси. С этого момента он почему-то заспешил. Но изловить такси в этом районе города было не легко, а частники, напуганные постановлением о борьбе с нетрудовыми доходами, никого не брали, даже не притормаживали.
Выбравшись на оживленную, весьма загазованную Смоленскую улицу, Потапов принялся неумело голосовать: руку поднимал робко, в момент, когда машина проносилась
Редакционный вахтер, поперхнувшись хронометрически регулярным пятичасовым чаем, с запозданием произнес: «Гражданин, куда же вы?» Но Потапов уже рассекал спертый бумажный воздух второго этажа, проносясь коридором и одновременно считывая с дверных табличек фамилии сотрудников печатного органа.
Помещение редакции в эти финишные часы дня было малолюдным и малошумным: ни графоманов, ни общественников, ни профессиональных жалобщиков, ни надрывных телефонных звонков — словом, никакой горячки, только работа. И только за столом.
На третьем этаже Потапов отыскал-таки дверь с табличкой, на которой среди трех фамилий пряталась и фамилия жены — Ершова М. П. Потапов не постучал, он просто ударил в дверь рукой и сразу же отпихнул от себя створку, проходя в комнату. Три стола. На одном — огромная пишмашинка. На электрической тяге. На подоконнике — горшочная зелень. За одним из столов — тучный молодой человек, а может, и не молодой вовсе, а просто без морщин, гладколицый.
— Прошу прощения! — засуетился Потапов. — Собственно, мне бы Ершову Марию Петровну.
— Ершова — в курилке, — поведал толстяк, не поднимая глаз от клочка газетной бумаги.
Мария сидела на красном ящике с пожарным песком. Какая-то жалкая сидела, покорная, не домашняя, словно где-нибудь на вокзале перед отправкой в эвакуацию. Так, во всяком случае, померещилось Ивану Кузьмичу при взгляде на жену со своего колокольного роста.
— Иван?! Что-нибудь случилось… Сережа?! — Мария неловко соскочила с ящика.
Потапов сбежал к ней по ступеням, приблизился вплотную — и вдруг… погладил по голове.
— Нет, нет, все хорошо. Ничего не случилось. Просто я на такси. Может, поедем домой вместе?
— Господи, напугал до смерти. Зачем напугал-то? Какое такси? У меня еще на час правки. И вообще, ты откуда?
— Я хотел у тебя спросить, как ты думаешь: Сергей сейчас дома? В это время дня?
— Почему ты спрашиваешь? Говори, не тяни: что с ним?
— Не знаю, что с ним. Не знаю, где он. Представляешь, Мария, оказывается, мы не знаем, где наш сын! И вот мне показалось…
— Что, что тебе показалось?!
— Что мы не любим его.
— Да ты… никак пьян? Чего ты мелешь-то, окаянный?!
Мария бросилась вверх по лестнице и, не оглядываясь на Потапова,
— Сережа?! Сыночек? Ты?! Я, мама! Фу-ты, господи! Нет, нет, у меня все хорошо. О’кей, говорю, у меня! Отец? Да здесь он, в редакции… Помирились?! При чем тут? Ворвался на такси! Вот именно… Продолжает выступать. Да, в том же духе. Ну, хорошо, сынок, пока! Сейчас спрошу. («Ты — домой?» — обратилась она к Потапову, тот поспешно кивнул головой.) Сережа, он едет домой. Ты, наверно, голодный, сынок? П-послушай, Потапов, ты в своем уме? Ты чего меня пугаешь?
— Не знаю, не могу объяснить… Показалось.
— Два дня всего лишь человек не работает и уже рехнулся. Ну хорошо, поехали домой. Ты мне не нравишься, Потапов. Хочешь, откровенно скажу?
— Послушай, Маша, мы тут не одни.
— Прежде ты никогда здесь не появлялся. Что происходит, Потапов? Ты никогда еще таким не был. Поехали живо! Костя, — обратилась Мария Петровна к сотруднику, не имевшему морщин и дышавшему громко, будто он жил все время бегом. — У меня просьба: вычитай граночку, а я домой, сам видишь: чепе!
— Поезжайте, — тяжело, а может, и облегченно выдохнул из себя Костя.
В машине Мария не переставала наседать на Потапова.
— Ты что-то скрываешь от меня. Не понравился мне голос мальчика. Сергей чем-то взволнован, растерян.
— Бывает хуже, Мария…
— Как тебя понимать?! Что значит — «хуже»? Хуже, чем у нас, не бывает! Ребенок предоставлен самому себе. Фактически мы его давно потеряли! «Бывает хуже»!
— Он, что… инвалид, алкоголик? Или, может, он тебя бьет? Втайне от меня?
— Ты что мелешь? Почему он должен меня бить? Меня, свою мать?! Уж скорее тебя надо вздрючить за такие слова!
— Все впереди.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего сверхъестественного. Сережа у нас хороший, успокойся. Сережа у нас вежливый, культурный. А ты знаешь, мать, что Сережа в «команде» состоит? В «системе» работает?
— В какой команде? Не замечала… В какой еще системе? Издеваешься опять?!
Потапов дотянулся до Марииного плеча, но колючее, худенькое плечико жены, словно под действием электричества, сбросило руку Ивана Кузьмича, как норовистая лошадка — ездока.
С минуту помолчали. Затем Мария Петровна, поджав коготки, с величайшим напряжением развернула лицо к Потапову и вдруг, то ли шутя, то ли от переполнявшей сердце тревоги, ухватила Ивана Кузьмича за ухо и не дернула, а этак безжалостно потянула за холодную оттопыренную мочку.
— Говори, говори, какая такая команда, какая еще система?! Заговариваешься?
— Во всяком случае — команда не футбольная, а система не торговли. Понимаешь… они там собираются и «балдеют»! Якобы из протеста. Книжки смутного содержания читают. И часами лежат вповалку, парни и девчонки. Представляешь может, наш Сергей уже… буддист? Или — отец троих детей? Подпольных?