Фенрир. Рожденный волком

Лахлан Марк Даниэль

Песчаная дорожка сменилась каменной, и скоро они очутились в монастыре. У двери была сложена огромная куча книг. Даны — она решила, что это даны, — сдирали с книг кожаные обложки, бро­сая исписанные листы на произвол стихий.

Признаков битвы не было видно: ни мертвых изрубленных тел, ни сгоревших крыш. Стоял приятный денек.

— Друг, — сказал Леший, — ты не позволишь мне самому сооб­щить Гьюки, что один из его воинов погиб?

— Не могу, — ответил викинг. — Если об этом сообщишь ты, его братья решат, что я знал, но промолчал. — Викинг поглядел на Элис. — И на вашем месте

я бы вообще убрался отсюда подальше.

— Он считает, что нам надо бежать, — перевел Леший.

— Куда? — спросила Элис. — Я встречусь с судьбой лицом к ли­цу, какой бы она ни была.

— Да ты рассуждаешь прямо как варяги, — сказал Леший.

— Я и стану варягом, если ты все-таки довезешь меня до ме­ста, — сказала она.

— Да, но женой правителя, а не воином. Ты и убиваешь, как ва­ряги, понадеемся, что хоть борода у тебя не отрастет.

Они вошли в открытые ворота монастыря, миновали короткий ко­ридор и оказались во внутреннем дворе, на квадратной площади, окру­женной крытой галереей. Из трубы кухни к холодному голубому не­бу тянулась струйка дыма. На земле лежали четыре кольчуги, здесь же валялись стеганые куртки, щиты и шлемы. Копья и луки стояли, при­слоненные к стенам, а двое викингов сидели на солнышке, натачивая боевые топоры. Посреди площади спорил о чем-то с дюжиной викин­гов худощавый человек в золотистой тунике и голубой шелковой рубашке. Судя по тому, как внимали ему остальные, это и был Гьюки.

Викинги с топорами отложили точильные камни и все разгово­ры рядом с конунгом затихли, когда Элис с Лешим вышли из тени.

— Это рабы? — спросил человек, который, по мнению Элис, был Гьюки.

— Не знаю, господин. Вот этот уверяет, что знаком с тобой.

Конунг поглядел на Лешего.

— Вряд ли, — сказал он. — Откуда ты меня знаешь, восточный житель?

— Мы встречались в Альдейгьюборге, господин. Я Леший, ку­пец, слуга князя Олега. Слава богам, благословившим меня на ис­полнение его желаний.

Конунг перевел взгляд с Лешего на Элис.

— А это кто?

— Не знаю, господин, но он только что оставил Бродира лежать мертвым на песке.

Один из воинов, окружавших конунга, громко вскрикнул и бро­сился к Элис с длинным ножом. Элис выхватила из ножен меч и раз­вернулась к нему.

— Прекратите! — велел конунг. — Кюльва, ты мой родич и мой вассал, я приказываю тебе остановиться.

Викинг с ножом дергался взад и вперед, как будто удерживае­мый невидимым поводком.

— Я имею право отнять у него жизнь, — заявил он.

— Нет. У тебя появится право отнять у него жизнь, если позво­лит закон. Или же у тебя появится право требовать вергельд, что­бы избежать усобицы. Ты слуга Олега, купец?

— Да, господин. Это же я, Леший, торгую шелком. Я продавал тебе рубашки.

Конунг кивнул.

— Вы, славяне, для меня все на одно лицо. Сколько я тебе за­платил?

— Всего по три монеты за рубашку, дешевле не бывает.

Конунг засмеялся.

— Так ты пришел требовать доплаты или хочешь вернуть мне деньги?

— Ни то ни другое, господин. Могу ли я поговорить с тобой наедине?

— Нет. Здесь мои сородичи, и, что бы ни было у тебя на уме, ты можешь говорить при них.

— Господин...

—

Так мне дадут уничтожить этого убийцу или нет? — взревел Кюльва.

— Мы как раз это и пытаемся выяснить.

— Я Элис, дочь Роберта Сильного, сестра Эда Парижского, воз­любленная князя Олега из Ладоги, — проговорила Элис. — Пере­веди им, купец.

— Госпожа, я не стану этого делать. Нельзя, чтобы это услышали все, тебя же изнасилуют прямо здесь. Позволь мне вести переговоры.

— Это твой телохранитель, купец? — спросил Гьюки. — Ему на вид лет десять. Неудивительно, что он так и рвется в бой, не побы­вав ни в одном.

— Он убил моего брата и должен умереть за это! — проворчал Кюльва.

— Господин, я исполняю для Олега важное поручение. Этот мальчик — монах, евнух с запада, он очень дорог Олегу. Князь хо­рошо заплатит за его возвращение. И я пришел просить тебя отвез­ти нас в Альдейгьюборг.

Гьюки кивнул.

— Я приносил князю Олегу клятву верности. Он великий чело­век, у него на востоке для нас нашлось много работы и много золо­та. Я буду рад услужить ему и получить за это небольшую награду. Мы как раз возвращаемся в Бирку, и, если захватим вас, задержим­ся всего на три недели. Мы возьмем вас.

Леший упал ниц.

— Господин, ты получишь за это множество наград.

— А как же моя месть? — спросил Кюльва. — Разве ты лишишь меня моего права? Не унижай меня так, господин.

— Я не могу допустить убийства подданного Олега.

— Воин сам набросился на мальчика, господин. Он хотел огра­бить его, — проговорил Леший с пола.

— Мой брат был честный человек, торговец, — заявил Кюль­ва, — и, чтобы это доказать, я, если хочешь, перережу тебе глотку.

— Напротив, я бы этого не хотел, — сказал Леший.

— Наши законы позволяют нам легко разрешить эту пробле­му, и Олег вряд ли станет спорить, если узнает. Закон дает тебе право, Кюльва, на хольмганг, но только завтра, перед отплытием. Не хочу, чтобы тебя ранили сейчас, когда на нас могут напасть враги.

— Что такое хольмганг? — спросила Элис. Слово, которое ко­нунг выделил особо, привлекло ее внимание.

Леший ударил кулаками в пол и вскочил, протестующе размахи­вая руками.

— Если этого мальчика убьют, с чего бы Олегу награждать тебя? Где в том будет твоя честь?

— Успокойся, — сказал Гьюки. — Здесь монахов можно купить десяток на монету. Если этого убьют, мы просто прихватим на об­ратном пути несколько других. Ну, может, ради этого придется про­гуляться немного, но нам все равно нужна добыча.

— Ему необходим именно этот монах. Этот самый монах ему ну­жен! Другой не подойдет!

— Да они все одинаковые, — сказал конунг. — Я лично не отли­чу одного от другого, а ты же не станешь утверждать, будто Олег лучше меня. Монах он и есть монах. Он будет писать, бормотать свои глупости, а в конце концов Олегу надоест, и он убьет его. Да конунгу плевать, какой у него монах, ему просто нужен кто-то, что­бы записывать законы и воспевать его подвиги. Все монахи одина­ковы: старые, молодые и все остальные. Мы привезем ему монаха, и ты скажешь, что этот тот самый, за которым он посылал, я знаю, что скажешь. Ты же не глупец.