Феодал
Шрифт:
– Додумался, блин! Умник! Не дергайся, дай хоть перевяжу…
Сопя и злясь, Фома разорвал зубами еще одну пачку c бинтом, начал перевязку. Ворона слетела на пол и негодующе каркнула.
– У-у, тварь! Пшла! Ни хрена тебе больше не обломится! А ты что, – напустился он на Автандила, – идиот? Или перегрелся?
Молчание.
– Хлеба ей мало, что ли? Пусть бы жрала.
Молчание.
– Мяса ей, да? Есть мясо. Лапками мог бы ее кормить! Многоножками!
– Она не любит, – глухо пробубнил бинтуемый Автандил.
– А ты любишь, когда от тебя кусочки отрезают всяким
– Так ведь я сам, да. Так легче. А Нана… все ж живое существо. Оттуда. Да. Я от души.
– От брюха, а не от души! Маньяк-саморасчленитель! Молчи уж!..
Автандил покорно замолчал. Глаза его потухли, и не было в них огня безумия – одна бездонная пустота. Зато ворона в панике заметалась по хижине, каркая и роняя помет. Фома уже ругался во всю силу легких. Хотелось какого-нибудь действия, яростного и безоглядного, вроде простонародной драки. На глазах пропадали лучшие люди. Один в депрессуху впал, и не поймешь, удалось ли его на самом деле из депрессухи вытащить, у другого явно крыша поехала… А причина проста, как гипсовая рыба: устали жить. Оба. Патрик и Автандил.
И только ли они?
– Да что вы, – в отчаянии крикнул Фома, грохнув кулаком по столу с такой силой, что с треском переломил одну из жердей, – сговорились все, что ли?!
Глава 4
Оазис, где жил Николай, живо заставлял вспомнить поговорку «в семье не без урода». Большой, почти идеально круглый, он был отдан во власть ветрам. Стоило путнику переступить невидимую черту, как его едва не валило с ног. Штормовой ветер без устали гнал сам себя по кругу, по часовой стрелке. На полпути к центру оазиса он стихал до умеренного. Тут начинались нивы, частью сжатые, а частью колосящиеся, и бежали по хлебам вечные волны. Хибара хуторянина стояла точно в центре, где всегда царил штиль. Близ хижины одиноко торчало дерево, якобы апельсиновое, но на памяти Фомы ни разу не плодоносившее. Кустов – и тех не было. Николай топил очаг соломенными жгутами.
На границе оазиса ворону сразу сдуло, как ни цеплялась она за плечо Автандила. Каркнула и понеслась, уменьшаясь в точку. Автандил заозирался было, но тут ему стало не до того. Да и феодал тащил. Пригибаясь, путники миновали ураганную полосу. Не прошло и минуты, как вернулась ворона, взъерошенная и сильно недовольная. Два пера на ее правом крыле стояли торчком.
– Иди, иди, – подтолкнул Фома Автандила. – Она от тебя не отстанет. Ты для нее продуктовый склад. Прометей хренов.
– А… – беспомощно оглядываясь, начал Автандил.
– Иди, сказано! Я тебе обещал, что пальцем ее не трону? Обещал? Ну и иди. Обратно пойдем – в тряпку ее замотаем и так вынесем. Ничего с твоей Наной не случится.
– Ты ее не убьешь, да?
– Сказано тебе: нет. Если будешь меня слушать.
– Ты ее не убивай, – попросил Автандил. – Не надо. Что нужно – все сделаю. Не убивай.
– Тогда топай вперед.
Николая нашли в хижине. Он обстругивал ножом дрын, стараясь довести его до кондиции удобного черенка для лопаты, и счастливым не выглядел. А впрочем, едва ли найдется такой ненормальный, кому понравится перспектива вручную вскопать хотя бы пару гектаров. По разумению любого россиянина, на то есть трактора или хотя бы лошади. Умный россиянин сумеет приспособить к пахоте хоть чукотских лаек, хоть индийских слонов.
Но копать самому?!
А куда денешься? Жить захочешь – будешь копать. И боронить. И разбрасывать по полю компост. Затем вспомнишь, как сеют вручную, из лукошка. И жать придется вручную, и молотить, и веять, и так далее.
Зато никто не заставит носить на роже счастливое выражение и угодничать. Можешь вынуть из кармана фигу и гордо ее демонстрировать – ни на кого она не произведет ни малейшего впечатления. Полная свобода самовыражения. Феодал только хмыкнет, понимая: разрядка нужна человеку.
С точки зрения Фомы, Николай был ничего экземпляр. Не ахти, но с элементарным понятием. Кроме того, его оазис лежал к востоку от оазиса Автандила. Самое то.
Перед Автандилом, чтобы не скучал, поставили пиалу браги, предварительно убрав из пределов досягаемости все режущие предметы. Хозяина Фома вывел на вольный воздух.
– Вот ведь, петух тя затопчи, – огорчился Николай, узнав подробности. – Что делать-то с ним теперь?
– К Бао отведем. Это сосед, китаец. Собирайся, ты мне нужен. Один я не управлюсь, а втроем мы везде пройдем.
– Ага, ага, – понятливо закивал Николай. – Хорошенькое дело… Стало быть, ты впереди идешь, дорогу разведываешь, а я этого кабана на себе пру?
– Не прешь, а заговариваешь ему зубы. Поди потаскай такого. На своих двоих пойдет. Лишнего только не болтай – незачем ему знать, куда мы идем. Ты его расспрашивай больше: про горы, про виноград, про вино. Спеть попроси. Так и дойдем.
Сдвинув на нос вечную свою кепчонку, Николай озадаченно почесал редеющую макушку.
– Ну ладно… Сделаем. Слышь, бугор, ты имей в виду, это я только для тебя. Попросил бы меня кто другой – во ему!.. Да, а ворона нам на хрена?
– Ворона сама по себе, – объяснил Фома. – Сядет на плечо – не гони, хоть бы и нагадила. Автандил без нее жить не может.
– Юннат, бляха-муха. – Николай сплюнул. – А почему к китайцу? Твоему соседу что, психи нужны?
– Знаешь дурилку? – спросил Фома.
– Ты рассказывал.
– Ну так слушай дальше: дурилки – редкость. У меня одна, у Люкера тоже одна, а у Магнуссона или, к примеру, Шредера их вообще нет. У Бао тоже. Зато есть у него одно место… странное, короче, место. Надо думать, совсем редкое. Оно не делает человека ни умнее, ни глупее. Оно просто меняет его личность. Вошел одним человеком – вышел другим. Память осталась, а темперамент, мысли и прочее «я» – уже иное.
– Обменник, – сказал Николай и хрюкнул.
– Что?.. А, ну да, можно и так назвать. Пусть будет обменник. Наверное, Бао им пользуется, водит туда кое-кого. Для перевоспитания. А то почему от него к соседям почти никто не приходит на переселение? Потому что китаец?
– Стало быть, если человек жмот и тварь, то обменник из него ангела сделает, так, что ли?
– Не так. Шредер говорит, нельзя заранее угадать, что получится. Одно ясно – из обменника выйдет другой человек. Какой – неизвестно.