Феодал
Шрифт:
Николай состроил недоверчивую рожу. Какой русский мужик поверит просто так? Начальство, по его мнению, для того и существует, чтобы пудрить народу мозги. С ним, начальством, держи ухо востро. Хотя все равно обманет – не в том, так в этом.
– Ладно – Шредер… Он-то откуда знает? Такой же хрен с бугра, как и ты…
– Информация просачивается. Где именно – вопрос второй.
– А Бао твой что говорит?
– А ничего он не говорит, – сознался Фома. – Зачем ему такое чудо рекламировать? Я бы на его месте тоже помалкивал. До поры. А
– Бляха-муха! Там твоему грузину мозги вправят, что ли?
– Он сам себе их вправит. Надеюсь. Изменится характер – изменится мотивация. Мозги перенастроятся, мысли пойдут иным путем. Разомкнется цикл. Отчего люди с ума сходят? Я не психиатр, но, думаю, оттого, что мышление у них зацикливается на одном и том же. Решит он после обменника свои проблемы или отбросит их – мне до лампочки. Мне Автандил нужен.
– А он тогда будет уже не Автандил, петух его затопчи, – резонно возразил Николай.
Фома вздохнул.
– Сам знаю… А что делать? Надо рискнуть. Гибнет человек.
– Ага. Гибнет. А я тут, скажешь, не гибну?
Николай удачно сменил тему. Главное, вовремя. Чуял, что уж теперь-то его претензия сменить место жительства будет наконец услышана.
– Плохой разве оазис? – Фома изобразил непонимание.
– Да чего в нем хорошего? – поразился Николай. – Сам глянь. Не растет же ни фига.
– Работать надо, тогда и вырастет.
– Ага! А ветер этот гадский? А зеленый металл?
– Где ты его видел? – сейчас же спросил Фома.
– Где, где… На огороде. Копнул лопатой – приходи кума любоваться. Во-от такенная глыбина.
– Ну а ты что?
– Закопал, конечно, сразу. И место огородил. Дурной я, что ли? Он же радиоактивный на фиг!
Фома только кивнул в ответ. Зеленый металл встречался на Плоскости редко, обычно в виде крохотных блесток. Давным-давно Нсуэ показал Фоме один овражек, где, изумрудно блестя, лежал изумительной красоты самородок величиной с кулак, и предостерег: не лезь, в руки не бери и близко не подходи, опасно. Почему опасно, бушмен не сумел толком объяснить, а байку о радиоактивности Фома услыхал много позже, от Перонелли, кажется. На самом деле никакой радиоактивности в зеленом металле не было и в помине, если только не врал выспанный дозиметр. Зато было в нем что-то еще, какая-то неприятная эманация, весьма не полезная для здоровья. Не зря ведь потом прицепилась к Фоме непонятная хворь и целый месяц мучила приступами слабости.
– Ну, «зеленка» – ладно… Подумаю. А ветер ты мог бы приспособить для дела. Построил бы ветряную мельницу. А то и дождевальную установку… на парусах. Не по силам, что ли?
– Ага, построил бы, – обиделся Николай. – Из чего?
– Была бы охота, а материалы найдутся. Я бы помог. Что, руки не из того места растут?
– Да ты… – задохнулся Николай. – Да я в совхозе двадцать лет на тракторе отышачил, бляха-муха! Комбайн знаю. Иномарки дачникам чинил. Руки! Во сказанул, петух тя затопчи! Да мои руки…
Со всяким другим он без разговоров полез бы в драку. Пробовал было и с Фомой – в первый день знакомства. В тот же день схватил суть: начальство имеется и здесь. Везде, петух тя затопчи, оно есть, где больше одного человека. Закон природы.
Фома, по его мнению, был бугром с понятием. Хоть и городской, за версту видно, но не сука. Что странно. И в морду без дела не тычет.
– Что ишачил – верю, – ухмыльнулся Фома, не дослушав версию Николая об уникальном качестве его рук. – Все ишачат, вот только работать никто не умеет. Ну, переселю тебя в другое место – ты там стахановцем станешь? А может, Кулибиным?
– А чё, может, и стану! Какие мои годы.
– Рассказывай сказки. Ладно, уговорил: устрою тебе перевод внутри корпорации.
Смысла фразы Николай не осилил. Поморгал в ответ, отпустил несколько междометий, поразительно похожих на матюки, и замолк озадаченно.
– Я говорю: поможешь с Автандилом – будет тебе другой оазис, – пояснил Фома. – Только учти: идеальных мест и на Земле не бывает, а уж на Плоскости… Гляди не пожалей потом.
– Ха, бляха-муха, а чего мне жалеть-то? Когда выходим?
– Как только соберешься. Барахло не бери, захватим на обратном пути. А воды возьми побольше. Давай, не тяни.
Николая ветром сдуло. Надо думать, жить внутри ветрового волчка и впрямь надоело ему до чертиков. А в прежней жизни он был калужский, Мещевского района механизатор, пользовался на селе уважением как мозговитый и малопьющий и за всю жизнь только однажды погнался за женой с топором, да не с большим, боже упаси, не с тем, каким колол дрова, а с крохотным, приватизированным у каких-то туристов топориком, за что получил от односельчан ехидную кличку Чингачгук.
На сборы ему хватило трех минут.
Шли нехоженой тропой.
Формально она была, конечно, хоженой. И даже не раз. Но если забросил маршрут хотя бы год – все забудь и начинай заново, держа в памяти лишь относительно неизменные ориентиры: скальные выходы, холмы, овраги. Год – большой срок. А Фома в последний раз ходил здесь не год назад, а все три. В принципе, к давным-давно оговоренному месту на границе владений Фомы и Бао Шэнжуя вел куда более удобный путь. Беда, что начинался он в оазисе феодала. Добраться туда означало сделать огромный крюк.
Фома рисковал. Как всегда – умеренно и расчетливо. Давно прошли времена, когда, едва ставши феодалом после ухода и несомненной гибели Нсуэ, он так и лез в самое пекло, рыча: «Раб я вам, да? Хрен!.. Утритесь! Я феодал, я тут главный! Я сам для себя! Что захочу с собой сделать, то и сделаю!..»
Как жив остался – непонятно. Но уяснил накрепко: нет на Плоскости свободы ни для хуторянина, ни для феодала. Только необходимость. Тесная. Душащая. Страшная. Тиски, из которых можно выскочить, лишь перестав существовать.