Феодора
Шрифт:
Герон на бегу пытался переварить эту удивительную новость. Ипатия и его брата Помпея, престарелых племянников императора Анастасия, он знал. Ипатий, коротышка с заметным брюшком и плешивой головой, вечно некстати ухмыляющийся, часто бывал при дворе. Талантов он никаких не проявил ни в воинской службе, ни в многочисленных попытках создать некий философский труд. Был он, однако, настолько безобиден, что Герону, да, видимо, и Юстиниану, никогда и в голову не приходило, что он может претендовать на венец. Ипатия вообще не принимали в расчет.
Герон задумался, какие выгоды он мог бы извлечь из всего этого, и попытался вспомнить какой-нибудь эпизод из прошлого, который говорил бы в его пользу в случае, если Ипатий действительно взойдет на трон.
А вспомнить было о чем. Много лет назад, когда Герон еще был мальчишкой, Ипатий и Помпей захаживали, и не так уж редко, в дом сенатора Полемона. Все это происходило тогда, когда их дядя Анастасий еще был императором. Когда же к власти пришел Юстин, сенатор, державший нос по ветру, звать обоих перестал, но не исключено, что они еще помнят гостеприимство отца, да и сам он всегда был с ними учтив, несмотря на то, что их беседы отличались крайней бесцветностью.
Людской поток, размахивая факелами и оружием, повернул к западу от императорского дворца, в район знати, который не пострадал от ярости грабителей именно благодаря тому, что здесь стояли особняки племянников Анастасия.
Вокруг дома Ипатия собралась густая толпа, вытоптавшая цветники и кусты в сражении за место, откуда было бы хорошо видно и слышно. Сергий, бывший начальник эскувитов, а также два демарха цирковых партий — Помпилий и Друб — заколотили в дверь.
В доме зажглись огни. Кто-то выглянул в щель. После чего последовал приглушенный обмен фразами и дверь слегка приоткрылась.
Толпа зашумела.
На пороге стоял Ипатий.
Лысый, пухлый, в поспешно наброшенной тоге, приоткрывший в недоумении рот. За его спиной испуганно теснились домочадцы. Герон разглядел супругу Ипатия — маленькую, круглолицую, с растрепанными седыми космами и глазами навыкате. Если на лице ее мужа были написаны задумчивость и растерянность, то на ее лице застыл смертельный испуг.
— Что, что происходит? Чего вам надо? — вопросил, сильно заикаясь, Ипатий.
Мир еще не видел менее величественной фигуры. Ни о чем другом, кроме того, какую беду сулило явление толпы ему и его семье, он и помыслить не мог.
Друб, бывший глашатаем Синих до того, как стал их демархом, вдруг проревел громовым голосом:
— Да здравствует великий император Ипатий Август!
И если прежде гул толпы напоминал шум прибоя, то теперь это была буря в самом ее разгаре. Десяток тысяч голосов слился в едином вопле:
— Да здравствует император Ипатий!
Сергий в доспехах и оба демарха почтительно опустились на колени.
И тут из дома выбежала супруга Ипатия и в страхе вцепилась в мужа.
— Оставьте нас в покое! — кричала она. — Мы люди пожилые, нам нужен только покой!
— Тебя призвал народ! — обратился Помпилий к Ипатию, словно не замечая женщины.
— Нет, — Ипатий замотал головой. — Я не желаю трона. У меня нет к этому способностей, мне ничего не нужно, кроме сада, дома, книг…
— Но противиться судьбе нельзя! — перебил его Сергий.
— Он никуда не пойдет! Все это ведет к погибели! — рыдала супруга Ипатия. Ее пухлые щеки тряслись.
— Погибель?! Наоборот — венец цезарей!
Неожиданно Друб отчетливо выкрикнул:
— Такова воля Господня!
Толпа, которая в предыдущие несколько дней едва ли думала о божественном промысле, подхватила этот клич:
— Такова воля Всевышнего!
Больше ничего из-за поднявшегося шума нельзя было разобрать. Герои только видел, как сильные руки подхватили Ипатия, сопротивлявшегося, словно перепуганный старый гусак. Жена его с визгом и слезами цеплялась за него, но ее оторвали от мужа и оттолкнули в сторону.
Затем Ипатия, отчаянно барахтавшегося, толпа подняла и понесла над головами. Рот его не закрывался, вознося молитвы, но его никто не слушал. В отчаянии он простер руки к домочадцам, оттесненным к двери, но его сторонники уже удалялись от его дома.
Герои влился в эту беснующуюся толпу. Рядом с ним бежали, вопя, какие-то люди с искаженными лицами, размахивая горящими факелами. От грохота бесчисленных ног по мостовой, от хрипа луженых глоток закладывало уши. И над всем этим, вцепившись в головы державших его, возвышался новый император черни с перекошенным от ужаса лицом, выражавшим Отчаяние влекомого на казнь.
Рано утром, проходя мимо дворца Сигма, Феодора уловила в поведении эскувитов какую-то перемену. Ей показалось, что гвардейцы у входа приветствуют ее не столь браво, как прежде, и стоят они как-то чересчур вольно, а не вытянувшись струной. Вот он, признак того, что полагаться на них больше нельзя.
Несмотря на утреннюю свежесть, она вдруг почувствовала себя невероятно подавленной и опустошенной. Однако, заметив в отдалении массивную кривоногую фигуру, она попыталась скрыть свою слабость.
— Мунд! — окликнула она.
Военачальник, неуклюже прихрамывая, приблизился.
— Что-то мне не нравится, как ведут себя эскувиты, — поделилась она впечатлениями.
Мунд окинул гвардейцев взглядом и презрительно усмехнулся в жидкую черную бородку, оскалив желтые зубы.
— А на твоих людей я могу положиться? — продолжала она.
— Готовы в огонь и в воду…
— Тогда без промедления у всех ворот вместо эскувитов поставь своих герулов.
Он поспешил выполнить распоряжение. Герулы уже стояли в воротах Халк, теперь предстояло взять под охрану и остальные четыре входа на дворцовую территорию.
Три бессонные ночи не могли не сказаться на Феодоре. От бесчисленных волнений она осунулась, тело ее от усталости обмякло, временами ей казалось, что она вот-вот упадет.
Когда она выходила из дворца, Юстиниан еще спал, и Феодора порадовалась, что он может передохнуть. На воздухе было сыро, и когда она вернулась, ее знобило. Она велела принести жаровню и подать подогретого вина.