Феодора
Шрифт:
— А если они откажутся?
— Но они не должны отказаться! Они не могут этого сделать! — вскричал он в отчаянии.
Мгновение в комнате стояла тишина, затем послышался голос Велизария:
— Ради твоей безопасности, о великолепный! Мне кажется, что это сомнительное предприятие не сулит ничего хорошего…
— Замолчи! — прервал его император. — Все считают себя вправе указывать мне, что я должен делать! У вас была возможность! Что это дало? Теперь попробую я! Все ли понятно?
Велизарий кивнул. На его шлеме была совсем свежая вмятина от камня.
— Это твое право, ослепительный, — вымолвила Феодора. Не оборачиваясь, она покинула библиотеку, оставив императора с пергаментом на коленях.
Военачальники последовали за ней.
— Сейчас уже ничего не поделаешь, — сказала им Феодора. — И тем не менее — подготовьте войска.
Велизарий и Мунд почтительно отсалютовали императрице и вышли, гремя доспехами.
Нарсес поджидал ее на женской половине. Его тощая фигурка в длинной желто-голубой накидке, с золотой цепью на груди, казалась надломленной. Но Феодора видела только нежные, хоть и неправильные черты его лица и почти болезненный отблеск острого ума на нем.
Он был очень некрасив — и в то же время восхитителен. Из всех окружавших ее людей она доверяла только ему. Он один понимал ее. Они даже мыслили порой совершенно одинаково. Так не бывало у нее ни с кем другим, даже с Юстинианом, потому что между ними не существовало различия полов. У Нарсеса были и мужская сила мысли, и мужская точка зрения на вещи и явления, но физически он был по-женски мягок и утончен. С этим человеком Феодора чувствовала себя так, будто ее мысли, чувства и желания заключены в хрустальную шкатулку и выставлены на всеобщее обозрение. Это доставляло ей известные неудобства, но придавало и уверенности. Она знала, что ее поймут.
— Ничего нового? — спросила она, подходя к Нарсесу.
— Твое прекрасное величество намекает на то, что я уже кое-что разузнал у других евнухов? — ответил тот вопросом на вопрос.
Феодора кивнула.
— Пока нет. Но, возможно… — Он поколебался и искоса глянул на императрицу. — Если мне будет позволено, у меня есть предложение…
— Говори, — сказала она.
— Речь идет об императорской казне. Если предложить кому следует и проявить щедрость, то деньги могут сделать немало.
К золоту маленький евнух относился с почтением.
Феодора задумалась. Потом медленно проговорила:
— Сорить деньгами глупо. Но мысль ты подал превосходную. Да, есть такие, что за деньги могли бы помочь.
— Кого твое величество имеет в виду?
Она назвала.
Нарсес удивился:
— Как? Вожди Синих?
Феодора кивнула:
— Посеять раздор в стане врагов — превосходная стратегия. Мятежников необходимо разделить. Союз Синих и Зеленых противоестествен, и у них было время, чтобы это понять. Теперь они вспомнят все — и незаконные привилегии, и неправедно поделенную добычу.
— Очень даже возможно, — задумчиво бормотал Нарсес.
— Наверное, ты смог бы встретиться с этими людьми?
— Да, действуя через евнухов.
— Как? Ты доверяешь евнухам? Ведь они меня ненавидят!
— Возможно. Но они спасут свою императрицу. Не ради нее самой. Сделают они это для меня.
— Ты в этом уверен?
— Как бы мы ни были слабы, сила, которой обладаю я, удерживает нас вместе. Как дворецкий императора, я, Нарсес, сейчас главный среди них. Поэтому они относятся ко мне с тем же уважением, с каким относились бы к любому другому на моем месте. И разве не лучше награждают того, кто усердно исполняет повеления? Евнухам цвет золота особенно дорог. Если твое величество почтит меня своим доверием, клянусь святым апостолом Филиппом, который проповедовал евнухам в Эфиопии, я сделаю все, чего ты ни пожелаешь.
— Я добуду тебе разрешение на доступ к сокровищам казны, Нарсес, — сказала Феодора. — Вручая деньги этим людям, необходимо постоянно повторять, что, помогая Зеленым, они вредят себе. Зеленые им не друзья. Пусть они вспомнят, как тяжело приходилось Синим во времена Анастасия, когда Зеленые были в милости.
— Будет исполнено, твое величество, — ответил Нарсес, низко кланяясь.
С тех пор как она взошла на трон, это было ее первое государственное решение.
На следующий день Юстиниана ожидало нестерпимое унижение. Оставаясь невидимкой, Феодора наблюдала за происходящим с верхних ступеней лестницы, ведущей к кафисме.
Как обычно, толпа собралась на Ипподроме, и, как и было заведено, к ней взывали ораторы в красных накидках.
Внезапно пурпурный занавес кафисмы раздвинулся и внимание всех присутствующих обратилось к ней, ибо это означало, что сейчас появится император. В одно мгновение огромная толпа замерла, повернув лица в сторону ложи. И действительно — наверху, возвышаясь над всеми, появился знакомый силуэт. Однако вместо пурпурной мантии на нем была бурая монашеская власяница. Непокрытая голова и свиток пергамента в руках. Император!
С ним было несколько стражников, глашатай и священник, а также кое-кто из приближенных.
Юстиниан попытался что-то сказать, но голос не повиновался ему.
— Громче! — завопила толпа. — Говори громче!
Император сделал знак сопровождавшему его глашатаю. Тот выступил вперед к парапету, и его оглушительный бас долетел до самого дальнего уголка Ипподрома.
— Я… Юстиниан… ваш император… призываю вас сложить… оружие!..
— Да-да, мы слушаем тебя, августейший! — послышался насмешливый голос. Кое-где засмеялись. Глашатай продолжал:
— Идите по домам… с миром… Ваши требования… будут исполнены… Иоанн Каппадокиец… префект претория… и Трибониан… квестор… будут удалены…
При этих словах лицо Трибониана, стоявшего тут же, в императорской ложе, окаменело.
Голос глашатая гремел:
— Знайте, люди… вы не должны ничего бояться… Я, ваш император, одобряю все, что было сделано… никто не будет наказан… только… милосердие… и… новые назначения…
Его слушали молча. Но стоило ему закончить, как снизу донеслось: