Феодора
Шрифт:
— Что же касается меня, то я верю в старую максиму: трон — лучшая и наиславнейшая из гробниц!
Закончив, Феодора какое-то мгновение стояла молча, глядя на мужчин, потом повернулась, чтобы уйти.
— Постой… — раздался голос.
Она остановилась, а Юстиниан встал, подошел к ней и взял за руку.
— Феодора… моя повелительница… — проговорил он, тяжело дыша.
Он был глубоко тронут. Всех, кто находился в этом зале, взволновало до глубины души ее прекрасное и отчаянное воззвание к их мужеству. Они расправили плечи, словно по-новому увидев ситуацию и обретя новую доблесть.
Император склонил голову и запечатлел царственный поцелуй на лилейном запястье супруги.
— О царица мира! — воскликнул он. — Повелевай нами!
А так как он не испугался этих своих слов, то и другие не сочли власть женщины оскорблением для себя.
Дальнейшее стало достоянием истории.
В эту минуту, едва отзвучали слова Юстиниана, Феодора, молодая женщина, некогда занимавшаяся столь презренным ремеслом, слабая телом, но наделенная божественной красотой, взяла в свои руки судьбу империи и всей западной цивилизации, ибо никто другой на это сейчас не был способен.
ГЛАВА 30
Итак, решено было дать бой. И поразительно — в эти минуты самые высокие умы и самые доблестные воины ловили каждое ее слово и повиновались.
Кратко и четко Феодора повелела Велизарию и Мунду:
— Постройте комитатов и герулов’ Приготовьтесь к бою. И ждите моей команды. Действовать сразу же, быстро и решительно.
Рослые бородатые военачальники отдали. честь и вышли. Они еще не знали, что она задумала и когда придется выступить. Им было достаточно того, что сказала императрица.
— Гестат! — позвала она.
Командир эскувитов, верный человек, но чрезмерно полагавшийся на преданность своих дворцовых гвардейцев, вытянулся перед нею.
— Собери своих людей, и ждите дальнейших распоряжений. А чтобы не скучали, займись отработкой оборонительных приемов. Во главе подразделения поставь верных тебе людей. С минуты на минуту может все начаться, так что проследи за тем, чтобы не случилось измены.
Гестат, отдав честь, поспешил выполнять распоряжение.
— Нарсес! — продолжала она.
Дворецкий послушно ждал, склонив голову.
— Есть какие-нибудь известия? — спросила она.
О каких известиях она спрашивала, никто, кроме них двоих, не догадывался — их с евнухом затея оставалась тайной.
— Да, великолепная, — отвечал тот. — Твои рас поряжения выполнены.
— Полностью?
— Демарху Синих и его подручным я ясно дал понять, что если во время правления Юстиниана их партии покровительствовали, то теперь, возможно, возвысятся Зеленые, а Синие по собственной глупости будут оттеснены на задворки.
— А деньги?
— Раздал, как ты велела. У меня есть список, кто получил и сколько.
Она кивнула.
— Хорошо, Нарсес. Я думаю, что посеянные нами семена дадут такие всходы, что мы будем приятно удивлены.
До сознания присутствующих стало доходить, что разговор этот связан с неким шагом, предпринятым императрицей без обсуждения с кем-либо из них. По-видимому, речь шла о каких-то переговорах с партией Синих. И, судя по ответам правителя дворца, достигнут некий благоприятный результат. У сановных членов имперского совета затеплилась хоть и слабая, но все же надежда. По крайней мере что-то сделано, и, что бы это ни было, сделано впервые с самого начала мятежа.
Теперь государственные мужи с глубоким вниманием и почтением выслушивали слова императрицы, обращенные к ним: одним она давала поручения, других — просто одаряла улыбкой или полушутливой фразой, выражая расположение и вселяя уверенность.
Члены совета выходили из зала преображенные, с поднятой головой. Их сердца были преисполнены решимости, и решимость эта передалась им от Феодоры. Ни у кого не возникало сомнений, кому здесь надлежит повелевать. Юстиниан смотрел на Феодору точно так же, как и остальные, невольно испытывая при этом и благодарность, и облегчение.
Однако оставшись наедине с императором, Феодора сникла. Только она знала, что конкретных планов нет, а шансы на успех мизерны. Она взяла бразды правления в свои руки против своего желания, только для того, чтобы вернуть мужество растерянным мужчинам. Но теперь назад пути не было. На нее смотрели с надеждой, от нее ждали невозможного.
В этот час Феодора испытывала глубочайшее одиночество, которое приходит с абсолютной властью и безоговорочным авторитетом.
Юстиниан безотрывно смотрел в ее глаза, благоговея перед нею и страшась за нее. А она ничего не видела, кроме его убогой монашеской рясы, которая сама по себе была воплощением покорности и слабости. Ибо, надев ее, император как бы отрешился от бремени обязанностей и тягот, налагаемых венцом властелина.
Нет, негоже сейчас делиться с Юстинианом своими сомнениями, признаваться в неуверенности. И она осталась в гордом одиночестве, взвалив на свои хрупкие плечи судьбу великой империи.
— Устала до изнеможения, — пожаловалась Феодора.
Император обнял ее и с тревогой заглянул в глаза. Такая маленькая, хрупкая… Эти события могут оказаться выше ее слабых сил. В этот миг ее жизнь показалась Юстиниану важнее власти, славы и поклонения — всего того, что дает смертному венец.
— Ты себя не щадишь… так больше нельзя, — начал было он и осекся.
А что, если она и в самом деле устранится? Что, если сейчас, в самый решающий момент, она сломается? И к боязни за Феодору внезапно примешалось беспокойство за свою судьбу и судьбу империи.
Как много зависит от нее! Он смотрел на эту женщину едва ли не с ужасом. Но императрица в ответ только подняла голову и расправила плечи:
— Спать… всего час сна, и больше мне ничего не нужно, — проговорила она.
Юстиниан отвел ее в опочивальню; служанки торопливо омыли ее и уложили в постель.