Фермер любви

Олдридж Рэй

Её сердце ёркнуло от сочувствия.

Эрриэнжел покачала головой, злая на себя. Мэмфис был рабовладельцем. Он использовал её самые личные воспоминания; почему ей следует волноваться о нём? Она обратила всё своё внимание на экран.

Когда запись достигла точки исправления, во время сцены с Лоялуиз, она открыла рот, чтобы сказать, что это было не так.

Затем она заметила, что инфополоса на экране сверкает новым сообщением. «МНЕМОНИЧЕСКАЯ ДОСТОВЕРНОСТЬ: ОТКЛОНЕНИЕ», — гласило оно.

«О», — сказала она.

Она смотрела.

На этой псевдодорожке

прошло немного больше времени, прежде, чем всё пошло наперекосяк, и в её восприятии случилось странное искажение, так, что она почувствовала нелогичную благодарность за несколько дополнительных приятностей, которые показали ей искусственные воспоминания, за фрагменты дополнительного времени, счастливо проведённого в руках Гэрсо-Яо.

Но затем всё стало разваливаться, хотя не так гибельно, как это было в реальности. На этот раз Гэрсо-Яо не убил себя, когда она оставила его; он использовал свою отчаянную страсть, чтобы увеличить силу своего честолюбия, и в самом деле стал мрачным молодым человеком.

Тем не менее, она была утешена.

«По крайней мере он не умер», — прошептала она, когда запись закончилась.

Мэмфис посмотрел на неё. Какое-то плохо скрытое чувство высветилось сквозь усталость. Отвращение? «Эрриэнжел. Гэрсо-Яо всё ещё гниёт в своей могиле, жертва беспечного детского каприза и его собственной слабости». Он показал на экран, рука его дрожала. «Ты думаешь это реально? Это просто правдоподобная ложь — хотя в этом случае не особо милая. Или пригодная для продажи».

Она почувствовала ответный гнев. «Какое-то время мы любили хорошо; действительно очень хорошо. А ты выставляешь это, словно ничего не было. Ты — ошибаешься, хоть любовь и не длилась вечно. Когда он умер, моё сердце долгое время болело… думаю, и сейчас ещё болит. В любом случае, если тебе не понравилось то, как всё пошло, почему бы тебе не продолжить изменения?»

Мэмфис покачал головой и теперь выглядел лишь печальным и усталым. «Я бы с удовольствием, Эрриэнжел, но, пройдя определённую точку, процессоры не смогут справиться со сложностью изменений. Я могу перерисовать одно существенное событие, иногда два, но после этого я должен позволить событиям идти свом чередом. Если я этого не сделаю, процессоры перегрузятся и начнут отбрасывать прочь целостность формы перерисованной реальности, пытаясь освободить достаточно объёма, чтобы поддерживать дорожку. В конечном счёте, дорожка превратиться в мультфильм, если я доведу это до крайности».

«Понятно», — сказала она.

«Кроме того», — продолжил он, словно она ничего не сказала. «У меня нет иллюзий относительно моих способностей и устройств. Я полагаюсь на своих субъектов, для того, чтобы делать свое искусство. Мне не нравятся те фермеры любви, которые пытаются синтезировать своих персонажей из пустого воздуха, заставить их делать всё деревянными шагами, дёргая их за ниточки, вкладывая словам им в рты и фальшивый свет и их мёртвые глаза. Такие высокомерные, верят, что они понимают любовь настолько хорошо, что их слабые выдумки имеют какую-то красоту, какой-то отклик. Искусство — это наблюдение, а не создание; что кто-то может создать, что уже не было триллион раз сделано прежде?»

Его глаза загорелись сверкающей, болезненной яростью, и она снова испугалась его. Она отодвинулась, скрестила руки под грудью и отвернулась.

«Нет, нет», — сказал он голосом неожиданно мягким и низким. «Прости. Мне не следовало быть таким резким. Если Гэрсо-Яо мёртв, так это всё та, молодая Эрриэнжел — и она была всего лишь глупой, не злобной. Я верю, что мы можем учиться на наших ошибках и что мы можем измениться и стать способными любить». Она подняла взгляд и на мгновение увидела его лицо обнажённым, незамаскированным его обычной бронёй городской уверенности. «Я должен верить в это», — прошептал он, опуская взгляд, руки — на коленях, сцепленные вместе.

Она хотела обвиться руками вокруг него и подарить ему то утешение, которое могла… но не осмелилась… и после рассердилась на себя.

Молчание висело между ними до тех пор, пока она не подумала, что может задохнуться в нём. Наконец он заговорил. «Через несколько дней мы попробуем снова. Боюсь, я не правильно выбрал. В следующий раз я буду действовать лучше; буду изучать более тщательно, доберусь до самой сути. Мы справимся, я уверен». Он похлопал её по руке и одарил своей изумительной улыбкой.

Она кивнула.

«А пока», — сказал Мэмфис. «Мы отдохнём. Если хочешь, я могу показать тебе кое-какие развлечения, которые у нас здесь есть».

«Пожалуйста», — сказала она, скрывая желание. Она решила, что продолжить с ним общение — интересно. Она уже не была молодой девушкой, чтобы тотчас впасть в пламенные объятия страстной влюблённости, но всё же… было что-то интригующее в этом рабовладельце. Нет, поправила она себя, на самом деле он не был рабовладельцем; он был художником, чья работа требовала рабов. Она нахмурилась. Почему, собственно, так?

«Я могу спросить тебя о твоей работе?»

«Конечно», — сказал он. «Хотя на некоторые вопросы я предпочёл бы не отвечать».

«О. Ну, можешь сказать, почему ты используешь рабов в своём искусстве? Почему не записывать любовь свободных Граждан?»

Он ещё улыбался, хотя выглядел немного смущённым. «По нескольким причинам, Эрриэнжел. Одна — экономическая; Граждане потребовали бы слишком большую часть валовой прибыли за свой вклад, а наше ремесло — дорогое. Кроме того, большинство людей смотрит на свои любовные истории как на личные; они чувствуют нежелание делать свои переживания публичными. Сам я этого не понимаю… почему бы не прославлять свою любовь?» На мгновение он показался печальным. «Будь у меня большая любовь, вселенная узнала бы об этом».

Эрриэнжел нашла это очень странным. У него нет любимой? Непостижимо, если только его стандарты не были невероятно высоки. Возможно, он частенько превращался в отвратительное существо.

Он продолжал. «К тому же… те, кто сильно любят, часто и не богаты, и не красивы, и если я хочу найти спрос на свою работу, я должен помнить, что у большинства моих постоянных покупателей нет желания испытывать страсти невзрачных ничтожеств». Он выглядел грустным. «Жаль, конечно».

«Понятно». Она прислонилась к его плечу, наслаждаясь его теплотой. «И я полагаю, что маловероятно, чтобы самые важные Граждане позволили бы подобное вторжение в свою частную жизнь, и к тому же они потребовали бы больше денег».