Фестиваль
Шрифт:
Потом уже не иглы, огромные черные валуны скатывались на ее голову, разбиваясь о череп со страшным скрежетом. При каждом касании капли в глазах взрывались ярко-белые вспышки и мучительной болью разливались по всему телу.
Кап-кап. Кап-кап.
Через четыре дня она окончательно потеряла сознание. Когда Ира очнулась, то с трудом открыв глаза, увидела над собой лицо Наташи.
Глава 13.
После первого заморозка, неожиданно нагрянувшего ночью, температура воздуха стойко застыла на нуле. Остекленевшие улицы, допуская через себя закутанных по-зимнему прохожих, покрылись белой корочкой потрескавшегося льда. Тротуары казались выстланными сверкающими холодными дорожками из мельчайших частичек снега.
Деревья выгнулись в предсмертном судороге, словно застигнутые врасплох ветви черного коралла.
Прогнувшееся небо на западе темнело, но не сразу, а как бы узкими закручивающимися слоями, образуя картину неумелого импрессиониста.
У коммерческой палатки на Чайковского топтались три потенциальных покупателя, видимо не в силах выбрать из всего многообразия предлагаемого товара.
Василий подошел сзади и уставился на пеструю витрину. Пива почему то не хотелось, наверное, из-за прохлады. Потенциальные покупатели с этим безмолвно согласились, потирая красные руки, закоченевшие на морозе.
Водки представлено было видов пятнадцать. Больше, чем какого-либо другого товара. Жвачки, например, предлагалось всего семь наименований.
Еще немного постояв, Василий догадался, что покупатели пытаются найти в приятном глазу разнообразии такой же приятный паритет для кошелька, отнюдь не отличающийся такой же буйной пестротой. Все это усугублялось извечным вопросом - быть или не быть. Имеется ввиду следующий день.
Василий приобрел бутылку вишневого ликера ядовитого цвета и шоколадку "Торрас" с миндалем, и провожаемый неодобрительными взглядами мужиков, направился к стоящему торцом дому.
Через улицу Римского-Корсакова, пересекающую Чайковского (прямо консерватория какая-то, - подумал Василий), проходил свежезамерзший прокоп, вырытый, как ему показалось, еще до его приезда, то есть месяца, три, три с половиной назад. На космических фотографиях ЦРУ этот прокоп значился как "малое оборонительное сооружение" и находился под пристальным наблюдением.
Застывшие куски земли валялись по обе стороны окопа на расстоянии двух метров. Через косые насыпи окопа проходила протоптанная дорожка со множеством замерзших следов.
Василий миновал первый подъезд, второй, - третий был Наташин.
Они встречались три дня назад, поговорили, попили чайку. За все три месяца он так и не сошелся с не близко. Так - поцеловал несколько раз, но это скорее, дружеский, братский поцелуй. Наташа по-видимому и сама не очень стремилась заполучить в его лице любовника, а Василий был доволен тем, что имеет.
Поначалу в незнакомом городе пришлось тяжеловато, ли друзей, ни подруг, не с кем словом перемолвится по вечерам. Когда на работе - повеселее, Василий и напрашивался в основном на ночные дежурства, потому что ночью на него находили приступы одиночества. Такие пошлые, зудящие до крайности приступы.
Познакомившись с Наташей, своими напарниками, которых он скорее терпел, с несколькими другими сослуживцами, он думал, что если все так и пойдет, то годика этак через два, станет своим в доску, и никто не будет помнить, откуда же он все-таки взялся. И потом, сейчас главное, это работа. Если Литвинов или хотя бы Архипов его заметят, дальше будет легче. Они помогли ему вначале, теперь требовалось грести самому, чтобы доплыть до чего-нибудь стоящего. Несколько удачных задержаний резко повысило его в глазах Семенова, и тот уже не смотрел, издевательски щурясь, как на маменькиного сыночка.
Расшаркавшись перед обитой деревянными лакированными дощечками дверью Василий, чуть помедлив, позвонил. Раздалась очередь отрывистых звуков, по мелодичности напоминающих трель станкового пулемета. Послышались легкие шаги и знакомый голос спросил:
– Кто там?
– Это я, генерал Батурин, - ответил Василий, рассматривая ворсистый коврик под ногами, изображающий летящую птицу.
Повозившись с замком, она открыла, осматривая гостя от кончиков ног до кончиков волос.
– Привет. Не узнаешь?
– Привет, заходи. Чего дрожишь то?
– Это я дрожу?
– обиделся Василий, снимая куртку.
– Не имею обыкновения дрожать но вечерам.
Наташа улыбнулась, показав маленькие белые зубки, как у лисички. На ней был изящный красный халатик в черную клетку с огромными накладными карманами, как будто приспособленными для ношения гаечных ключей. Халатик выгодно подчеркивал ее стройную фигуру, эаканчиваясь на уровне чуть ниже колен. На ногах - мягкие пушистые тапочки в меховой оборке с большими круглыми бубончиками.
– А я только пришла, - сказала она, переходя в комнату.
– Что так долго?
– поинтересовался Василии, помещая бутылочку ядовитого ликера и шоколадку на край журнального столика, покрытого белой полиэтиленовой скатертью с ажурными рисунками. В центре стола красовалась вытянутая хрустальная ваза с несколькими веточками оранжево-красной рябины.
– Проводили семинар по СПИДу. Начальник приезжал из московского центра, важный такой, в золотых очках. Как премьер-министр. Знаешь, сколько у нас в области больных? ну, инфицированных?
Василию было искренне наплевать на эту глобальную проблему, касаются, по его мнению, заирских беженцев и американских гомиков.
– Ну?
– Что, ну? Уже больше тысячи по последним данным...
– Нормально...
– неопределенно протянул Василий, имея ввиду то ли, что это через чур много, то ли микроскопически мало, впрочем, он и сам не знал, как к этому отнестись.
Наташа выжидательно застыла у косяка отсутствующей двери.
– Ты ждешь, что я сейчас из кармана достану вакцину? Н-да...
– Он потянулся к бутылке.
– не мучайся, садись рядышком, доставай рюмочки.