Фея и Пилот

Сысоин Андрей

Но небо давит, вдавливает его в землю. А Фея лежит рядом. Пилот слышит ее дыхание на своей щеке. И он оборачивается к спящей Фее, обнимает, целует ее волосы, глаза, нос, маленький подбородок, ее плечи, низ живота, колени, миниатюрные пальчики ног. Фея сонно отзывается, открывает темные глаза. Мрак в них лучится, затягивает их глубину легкая, светлая тень.

— Я устала, Пилот! Пойдем лучше в кино. «Одна ночь». Миссис Мариам посоветовала.

— Надо покупать билеты.

— Я уже достала билеты.

Пилот молчит. Он больше не оглядывается на небо.

Они на Бродвее, в неприметном, грязном кинозальчике. В таких обычно демонстрируют фильмы с крестами. На экране обезьяноподобный рыжий детина показывает высшую технику. Через полчаса

Фее надоедает. Она недовольно шепчет. У детины отваливается красное и склизкое. Он дико кричит, катаясь по полу. Мгновенно синеет экран. Это не экран — окно бездонное вверх. «…смогу преступить через это?! Фея?!..»

Зрители надрывались от смеха…

8

Проходят месяцы. Пилот работает: летает над Нью-Йорком, много думает. Фея завела много подруг. Она стремится скрасить трудные мысли Пилота.

После работы Пилот идет на Бродвей. Ему нравится бродить в толпе. Вообще нравится наблюдать. Вот навстречу ему стремительно двигается юноша: взгляд в глубь асфальта, размашист и быстр шаг — абсолютное самоуглубление. Юноша задевает Пилота плечом.

— Тэн?! Это ты!

— Здравствуй, Пилот!

— Здорово, дружище!

Они обнимают друг друга.

— Как ты оказался здесь, Тэн?

— А как ты, Пилот?

— Ладно, давай зайдем в бар. У тебя есть время?

— Для тебя всегда, Пилот.

Они забираются в дальний угол. Загораживаются дымом. Потягивают через соломку прохладную жидкость.

— Я женился, Тэн.

— В твои то двадцать лет?

— Ты не представляешь, какая она прелесть.

Пилот рассказывает.

— Я рад за тебя!

Открытое лицо Тэна широко, счастливо улыбается, и Пилоту становится хорошо.

— А как поживаешь ты, Тэн?

— Работаю на заводе. Есть еда и жилье. Не на что жаловаться.

— Пишешь стихи?

— Не бросил.

— Прочитай что-нибудь. Как в детстве. Мы забирались в горы, и ты у костра всю ночь читал наизусть Уитмена, Маяковского, Брехта, Неруду, Макграта и Диего.

— Ты помнишь?

— Может быть, лучшее, что осталось от детства.

— Я прочту тебе самое свежее, — улыбнулся Тзн, — ты первый услышишь.

Тэн помолчал немного. Опустил голову. Начал.

— Миллионотелый городВцепился в землю — Нью-Йорк!Я вижу тебя насквозь.Ты — каменная кашаС вкраплениями живого — Нью-Йорк!Ты мертв, но внутри тебя жизнь.Труп, дышаший всеми страстями мира.Покойник, болящий всеми проблемами мира.Ты клокочешь изнутри, Нью-Йорк!На твоих улицах ежеминутноНасилуют девочек —Унижают, оплевывают человечность.Из твоего ООН через планетуЛетят призывы о человечности.Ты любишь себя:Своих людей, их права.Твои нищие зарываются в мусор.Твои подопечные замыкаются на ящикиС экраном,Уставшими глазами впитываютСекс и кровь и деньги, деньги.Все стремятся к счастью — деньги!О, измордованный Нью-Йорк!Город людей, живущих собой.Город — вздыбленная, приправленная смогом,Бетонная каша.Все живое в тебе — распухшое мясо.С людей твоих содрана кожа —Вывернуто наружу ханжество, тупость, жадность.Розоватые бесформенные существа в тебеЛюбят, убивают, давятся,Толкаются, бьют.Все — ради счастья.СчастьяРозоватого человечьего мяса.Я тоже лишен кожи.Вывернуто наружу сердце.Оно — напротив, налилось кровью,Плотоядно разевает на меня свою пасть.С отвращением обрываюОбъединявшие нас сосуды.Лишенный опоры, падаю навзничь.Вместо неба вижу нечто громадноеЖелезно-гладкоеНад Нью-Йорком.О, Нью-Йорк!

Пилот опустил голову. Помешивает соломкой в бокале.

— Я занялся политикой, — говорит Тэн, — выступаю почти каждый день. На заводах и на улицах.

— Ты коммунист?

— Нет, зеленый. Активист нашего заводского комитета. У нас сколотилась хорошая боевая группа. Приходится сталкиваться с боевиками всех мастей. Интересно и трудно. А сегодня у меня митинг в Гарлеме.

— Я пойду с тобой.

9

«Тэн изменился. Тэн — доброе, наивное, открытое всему миру существо, рождающее чистые стихи. А теперь — этот страшный абсурд. И ненависть… Непонятно…»

Пилота носит в человеческой массе вокруг эстрады. Тэн с эстрады декламирует в микрофон о мире, о бомбе, открыто, любяще смотрит в толпу, оцепленную полицией.

«Сейчас он говорит о другом… Он не вспоминает о мясе… Он паданет навзничь… Он не видит неба… Он теряется… Я не вижу его! Где он? Тэн!»

— Тэн!

Пилот рвется вперед, прорывает сцепленье полицейских рук. Десять шагов пустого пространства. Дальше — парни в блестящих черных комбинезонах. Там — месиво тел. Три комбинезона разбивают прутьями голову Тэна. Пилот летит, выдергивая из кармана пистолет, стреляет в упор, получает свою порцию прутьев…

10

Два дня нет Пилота. Фея ждет. Она не может больше ждать. Она становится Нью-Йорком. Она — дома, тротуары и воздух — грязный смог.

Пилот на тюремной больничной койке. Бредит:

— Штурман! Это ты, Дик? Молодчага! Следи за курсом. Мы не имеем права сбиваться. Второй пилот! Тэн! Ты жив? Тебе не разломали череп? Перевязка? Ничего. Крепче держи штурвал. Мы должны пробить это стальное над головой. Нас трое! Ты слышишь, Тэн? Не унывай.

— Пилот! Посмотри на меня! Пилот!

Фея ложится рядом. Обнимает Пилота.

— Не мешай нам! Мы можем погибнуть. Дик! Ты старший. Скажи что-нибудь. Ты прав — нет непробиваемой стали! Скорость! Тэн! Круче задирай. Вонзимся штопором. Еще немного.

Фея ощупывает Пилота и чувствует, что все-все внутри его перемолото как мясорубкой. Она пытается сложить все обратно. Всю себя отдает в свои руки. Всю любовь свою — в изрубленные внутренности Пилота. И теряет себя, напрягается, чтоб выжать еще и теряет себя в кровавой каше в Пилоте. Фея не чувствует ничего. Она увеличивается в размерах и сверкает. Проваливавется под ноги земля. Укатывается в сторону солнце… Далеко, на дне Млечного пути вспыхивает новая звезда…

— Вот она, проклятая сталь! Тэн! Дик!

Во все стороны, до горизонта расстянулся гладкий песчаный стол. Горизонт — серая стена, смыкающаяся в купол над головой. Пилот идет по песку. На его руках младенец — его сын, сын Феи. Пилоту трудно. Ноги глубоко проваливаются в песок. Дико кричит надорванный позвоночник. Руки и торс медленно, неотвратимо костенеют. Серость вокруг лишает надежды. Пилот смотрит на спящего ребенка, смотрит вперед. Издалека доносится тихий и мерный грохот прибоя. Он звучит все слышнее. Неизвестно: кто движется к кому. Пилот к Океану? Океан к Пилоту? Скорей бы утолить жажду! Пилот идет, не падает. Он молчит, смотрит вперед. Он идет…