Фея при дворе – к рискованной игре
Шрифт:
– Обманистка ты фейская! – весело воскликнул Лютик, с трудом просунувший голову в шатёр в обход моих защитных заклинаний,и смешно затряс бородой.
– Т-с-с-с! – цыкнула на него я и немного ослабила защиту.
Фарфадет пробрался внутрь и, тяжело дыша, сел рядом со мной.
– Ну, раскормила ты меня, затейница! Не могу протиснуться в прорехи без помощи! ?удеть надо! – сказал он и погрозил мне пальцем , а потом закурил трубку, выдувая ввысь сизый дымок, колечки кoторого быстро складывались в буквы, слова и предложения.
– Вoт! – с гордостью сказал Лютик, указав на висящее в воздухе
«Специи оказались негодными , поэтому замариновать гуся раз и навсегда не удалось . Готовьте все запасы крепкого,ибо настал черёд подавать жаркое. Разжигайте огни!» – прочитала я вслух.
– Письмо горе-повара , а не дофина! – удивлённо воскликнул Лютик, выслушав меня. – Кто бы мог подумать,что Людовик увлекается кухней!
– Увлекается, ещё как! – тихо проговорила я, обдумывая сказанное в записке.
– Только кухня эта политическая. Гусем он, кажется, называет короля , а специи – это, наверное, яд!
– ?чень остроумно! – нахмурился Лютик и почесал затылок.
– ? жаркое? ?гни? Пожар, что ли, хочет учинить? Вот знал я, что горе одно будет с этим дофином! Мне в ночь его рождения сплошные кошмары снились!
– Пожар? – Я пожала плечами, пытаяcь понять иносказание.
По иносказаниям в Инсти-таме у меня всегда были высшие баллы.
– Может быть, речь здесь о мятеже? Он, как пожар , постепенно охватит всю Францию,– предположила я.
– И тогда нам будет «алесгенук», как говорил один мой друг-немец! – сделал вывод фарфадет.
– Только при чём тут запасы крепкого? – пробормотала я, не слушая его. – Что он имел в виду?
– Наверное, хочет всех предварительно опоить,чтобы спьяну ?икто не понял, в чём дело! – предположил Лютик.
– Вряд ли, - прoворчала я, размышляя над этой загадочной фразой. – «Запасы крепкого» – что это может значить?
– Вот тут я тебе приго?усь! – обрадовался Лютик, гордо выпятив губу. – Я же прирождённый сомелье!
Он принялся перечислять названия вин, умильно улыбаясь от каждого из них. Фарфадеты не могли вкушать человеческие напитки, зато с удовольствием смаковали их букеты. Как же мне определить, какое именно «крепкое» и почему имел в виду дофин?
– Я с заплечником слуги договорился, - успокоил меня фарфадет. – Вернётся и всё нам расскажет: для кого послание и что на словах передать велено!
– ?орошо бы... А что с епископом? – спросила я.
– У него столько закорючек, что я все не запомнил, – смущённо признался Лютик.
– На днях принесу тебе оригинал.
Потом он забрался на стол и, лихо подмигнув мне , произнёс:
– Зато я выведал, кое-что о ?эдиэйл!
– Что удалось узнать?
– оживилась я.
– Ведьма она, вроде, и правда, знатная! Недавно её видели в Солонском лесу, на болотах. Я схему набросал даже со слов служанки.
– Лютик снова выпустил из трубки дым, который на этот раз преобразовался в схему леса.
Путь к ведьме, обозначавшейся жирным крестом, выглядел как прерывистая линия пунктиром, петлявшая между овальными и квадратными локациями. Их названия заставили меня улыбнуться: итак, в лесу находилось «?есто, где были Бу-ка и Бя-ка», «Хижина Башахуна», «Поляна ХухРы и ?ухРы», «Тропа, где кадрят всех подряд» и так далее.
– А что это за тропа такая?
– спросила я, изучив схему.
Об остальных я уже имела некоторое представление. Имена в стиле «Бу-ка» и «Бя-ка» обычно брали великаны, Башахун считался повелителем всех тёмных лесных духов , а ХухРы и МухРы были у него заместителями по науке и технике волшебства.
– Ту тропу кадриллы патрулируют! – пояснил фарфадет.
– Змеи летучие мужескога полу. Очень любвеобильный народец, вот и кадрят всех подряд. Для женщин крайне опасное место, но со мнoй тебе бояться нечего: я же друг местных авторитетов – Бу-ки и Бя-ки! Свой в этих местах. ?еня даже сам Башaхун – Хозяин Чащи – знает!
После этого он устроился в изножье ложа, на котором уже спал король, и уснул. Я же провела ночь без сна, пытаясь угадать, кому было адресовано послание дофина и почему тот собирался поднять мятеж.
Следующие дни прошли под флагом женского модного безумства , потому что многие дамы при дворе решили перенять мой опыт ношения асимметричных декольте и дорогущих колье, так что тема обнажённых ?енских прелестей и опустевших мужских кошельков была до неприличия раскрыта. Я же купалась в любви и восхищении, которые всячески выказывал мне король. Мы всюду были вместе: на мессах, за трапезой, на советах и в спальне, где грёзы короля достигали самых невероятных масштабов, заставляя меня краснеть и бледнеть. Это осложняло наблюдение за дoфином, епископом и советником, но при этом весьма положительно сказываясь на поведении и внешности Карла VII: он стал увереннее вести дела, и даже походка короля стала лёгкой и стремительной, как в юности , а взгляд – сияющим. На меня ежедневно сыпались подарки настолько дорогие, что епископ даже публично урезонил короля на Совете, представив список расходов и пытаясь показать, как дорого я обхожусь госудаpству, как в плане денежных затрат,так и в плане разрушения привычных правил при дворе. Остроумный ответ Его Величества вошёл в историю Франции:
– Если моя Аньес будет счастлива и довольна, то буду счастлив и доволен я , а, значит,и Франция!
Логика железная! Довольный король лучше недовольного – это точно. Кстати, все фразы короля старательно конспектировал сам Жувенель дез Юрсен. В этом я убедилась, когда фарфадет, наконец, доставил мне увесистый том с аккуратными записями епископа. Это чтиво долго занимало мои мысли, потому что его автор оказался очень талантливым писателем. О чём бы он ни рассуждал – о религии или политике, о мире или войне, в каждом его слове я чувствовала преданного королю человека и патриота своей страны.
Одно было плохо: меня епископ считал корнем зла, а борьба со злом всегда считалась главным направлением Святой Церкви. И восклицание викария: «Думаете это возможно будет осуществить, Ваше Преосвященство? Ведь, если удастся, это изменит всё!» касалось как раз мер, которые Жувенель дез Юрсен собирался применить против меня. С его лёгкой руки, посеявшей зёрна недовольства среди многочисленной паствы, в народе постепенно начинало расти возмущение и недовольство тем, что король променял свою верную, кроткую и благочестивую супругу на фаворитку-мотoвку, старающуюся разорить Францию. И с этим надо было как-то справиться.